Собственно говоря, для нас все начиналось прекрасно. Лягушатники не ожидали, что Германия пройдет через Бельгию, которой был обещан и гарантирован нейтралитет. Но это война. Удар, который французское командование ожидало на границе нашей империи с Францией, был нанесен практически в незащищенный тыл, благодаря молниеносному проходу через территорию Бельгии. Мы смели их порядки, захватив практически весь север Франции. Сами же лягушатники пробовали нанести массированный удар, как раз в том месте границы, где и были сосредоточены все их силы, где они и ждали нашего удара. Но ничего у них не вышло. Немецкий военный гений одержал сокрушительную победу, отбросив все их жалкие попытки. Одно только огорчало — наши немецкие колонии в Индонезии и Микронезии были атакованы Японией, нашим «союзником». Прощай, мой Тихий океан. А Россия теперь могла сосредоточиться на европейском фронте.
Но теперь наступил мой день. День моего первого боевого крещения. Мы выдвинулись вперед, ожидая первого серьезного столкновения с войсками французов. И теперь мы въезжаем в район артиллерийских позиций. Для маскировки с воздуха орудийные окопы обсажены кустами, образующими сплошные зеленые беседки, словно артиллеристы собрались встречать праздник кущей. От орудийной гари и капелек тумана воздух становится вязким. На языке чувствуется горький привкус порохового дыма. В то мгновение, когда раздается свист первых снарядов, когда выстрелы начинают рвать воздух — в моих жилах появляется ощущение сосредоточенного ожидания, настороженности. Все тело разом приходит в состояние полной готовности. Снаряд за снарядом. Каждый раз повторяется одно и то же. Мне нередко кажется, что это от воздуха: сотрясаемый взрывами, вибрирующий воздух фронта.
Фронт представляется мне зловещим водоворотом. Еще вдалеке от его центра, в спокойных водах уже начинаешь ощущать ту силу, с которой он всасывает тебя в свою воронку, медленно, неотвратимо, почти полностью парализуя всякое сопротивление. Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую-то частичку моего бытия на тысячи лет назад. Во мне просыпался инстинкт зверя. В нем нет осознанности, он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее, чем сознание человеческое. Этого нельзя объяснить.
Ты идешь и ни о чем не думаешь, как вдруг ты уже лежишь в ямке, и где-то позади тебя дождем рассыпаются осколки, а между тем ты не помнишь, чтобы слышал звук приближающегося снаряда или хотя бы подумал о том, что тебе надо залечь. Если бы ты полагался только на свой слух, от тебя давно бы ничего не осталось, кроме разбросанных во все стороны кусков мяса. Нет, это было другое, то, похожее на ясновидение, чутье, которое есть у всех нас. Это оно, вдруг заставляет солдата падать ничком и спасает его от смерти, хотя он и не знает, как это происходит. Так я думал, не вспоминая о своем амулете в форме кабана, находящемся на шее.
Артиллерийский обстрел постепенно угасает и мы двигаемся вперед. Над лугами стелется достающий до груди слой тумана и порохового дыма. По дороге проходят какие-то части. На касках играют тусклые отблески лунного света. Из белого тумана выглядывают только головы и винтовки, кивающие головы, колыхающиеся стволы. Вдали, ближе к передовой, тумана нет. Головы превращаются там в человеческие фигуры. Солдатские куртки, брюки и сапоги выплывают из тумана, как из молочного озера. Они образуют походную колонну. Колонна движется, все прямо и прямо, фигуры сливаются в сплошной клин, отдельных людей уже нельзя различить, лишь темный клин с причудливыми отростками из плывущих в туманном озере голов и винтовок медленно продвигается вперед. Это колонна, а не люди. Местность становится все более изрытой.
Весь горизонт, от края до края, светится смутным красноватым заревом. Оно в непрестанном движении, там и сям его прорезают вспышки пламени над стволами батарей. Высоко в небе взлетают осветительные ракеты — серебристые и красные шары. Они лопаются и осыпаются дождем белых, зеленых и красных звезд. Время от времени в воздух взмывают французские ракеты, которые выбрасывают шелковый парашютик и медленно-медленно опускаются на нем к земле. От них все вокруг освещено как днем, их свет доходит до нас, и мы все видим на земле резкие контуры наших теней. Ракеты висят в воздухе несколько минут, потом догорают. Тотчас же повсюду взлетают новые, и вперемешку с ними — опять зеленые, красные и синие.
Раскаты орудийного грома усиливаются до сплошного приглушенного грохота, потом он снова распадается на отдельные группы разрывов. Сухим треском пощелкивают пулеметные очереди. Прожекторы начинают ощупывать черное небо. Их лучи скользят по нему, как гигантские, суживающиеся на конце линейки. Один из них стоит неподвижно и только чуть подрагивает. Тотчас же рядом с ним появляется второй. Они скрещиваются, между ними виднеется черное насекомое, оно пытается уйти — это аэроплан.