В последние дни все чаще говорили о новом наступлении на французов. Пора бы уже прорвать их линию обороны. Вот только за время передышки, связанной с пополнением припасов и резервов, лягушатники так укрепились, что их и не выкурить с наскока. Недавно нам выдавали сыр. С одной стороны это хорошо, потому что сыр — вкусная штука, но с другой стороны это плохо, так как это было признаком того, что нам предстоит попасть в переплет. После того как нам выдали еще и водку, у нас стало еще больше оснований ждать беды. Выпить-то мы ее выпили, но все-таки при этом нам было не по себе.
Нам пополняют запасы патронов и ручных гранат. Штыки мы осматриваем сами. Впрочем, штык во многом утратил свое значение. Теперь пошла новая мода ходить в атаку: некоторые берут с собой только ручные гранаты и лопату. Отточенная лопата — более легкое и универсальное оружие, ею можно не только тыкать снизу, под подбородок, ею прежде всего можно рубить наотмашь. Когда колешь штыком, он часто застревает; чтобы его вытащить, нужно с силой упереться ногой в живот противника, а тем временем тебя самого свободно могут угостить штыком.
И вот наступил тот самый день, когда нас отправили в бой. Точнее было бы сказать ночь. Наши любят проводить атаки ночью. Эффект неожиданности и ужаса. Но вот уже начинает светать, а у нас все по-прежнему спокойно. Когда же будет дана команда для наступления? Надо мной взлетают и опускаются осветительные ракеты и световые парашюты. Все во мне настороже, все напряжено, сердце колотится. Мои глаза то и дело задерживаются на светящемся циферблате часов: стрелка словно топчется на одном месте. Сон смежает мне веки, я шевелю пальцами в сапогах, чтобы не уснуть.
И вот началось. Среди ночи мы просыпаемся. Земля гудит. Над нами тяжелая завеса огня. По звуку можно различить снаряды всех калибров. При свете мгновенных вспышек мы смотрим друг на друга. Лица у всех побледнели, губы сжаты. В убежище медленно просачивается неприятно серый свет, и вспышки падающих снарядов становятся бледнее. Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин. Нет ничего ужаснее, чем этот неистовой силы смерч. Там, где он пронесся, остается братская могила.
Огонь не утихает. Местность позади нас тоже под обстрелом. Куда ни взглянешь, повсюду взлетают фонтаны грязи и металла. Атака не начинается, но снаряды все еще рвутся. Мы постепенно глохнем. Теперь уже почти все молчат. Все равно никто не может понять друг друга. Пора начинать. Я знал, что стоит мне только сжать свой предмет, и все изменится. Исчезнет страх. И проснется ярость, заражая всех неистовой жаждой убивать. Всех кто был со мной. И мы ринемся несмотря ни на что на врага. Но я боялся предмета. Я боялся того что он делал со мной. И с другими. Надо было остановиться. Я оставлю его на крайний случай. Использую только тогда, когда от этого будет зависеть моя жизнь.
Неистовый вой и ослепительная вспышка. Один из новобранцев, прибывших совсем недавно, похоже сошел с ума. Он пригибает голову, как козел, и бьется лбом о стену нашего окопа. Если выживем и после сегодняшней бойни, надо будет попытаться отправить его в тыл. Совсем еще зеленый юнец, только из школы. Мы тоже были такими молодыми и неопытными. Но выжили. Я знал, благодаря чему сам дожил до этого дня. Но помочь другим…
Внезапно ближние разрывы разом смолкают. Огонь все еще продолжается, но теперь он перенесен назад, наша позиция вышла из-под обстрела. Мы хватаем гранаты и выскакиваем наружу. Ураганный огонь прекратился, но зато по местности позади нас ведется интенсивный заградительный огонь. Сейчас будет атака. Никто не поверил бы, что в этой изрытой воронками пустыне еще могут быть люди, но сейчас из окопов повсюду выглядывают стальные каски, а в пятидесяти метрах от нас уже установлен пулемет, который тотчас же начинает строчить. Война.
Проволочные заграждения разнесены в клочья. Но все же они еще могут на некоторое время задержать людей. Наша артиллерия дает огоньку. Стучат пулеметы, потрескивают ружейные выстрелы. Мы ринулись в атаку. На бегу солдаты почти ничего не могут сделать, сначала надо подойти к врагам метров на тридцать. Вот мы и достигли окопов французов и их редутов. Я различаю перекошенные лица, плоские каски. Под одной из касок — темная острая бородка и два глаза, пристально глядящих прямо на меня. Я поднимаю руку с гранатой, но не могу метнуть ее в эти странные глаза. Предмет лишает всяких сомнений, заставляя беспощадно убивать. Но я не мог сделать этого один, без своего талисмана. На мгновение вся панорама боя кружится в каком-то шальном танце вокруг меня и этих двух глаз, которые кажутся мне единственной неподвижной точкой. Затем голова в каске зашевелилась, показалась рука — она делает какое-то движение, и моя граната летит туда, прямо в эти глаза. Выжить — кто бы не был передо мной, я не остановлюсь. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты в людей — какое нам сейчас дело до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках? В их облике за нами гонится сама смерть.