Прав был Кьеркегор, говоря, что дверь в рай открывается изнутри; чем больше её толкаешь снаружи, тем хуже она поддаётся. Потребительское отношение к жизни или положение крайне нуждающихся в каких-то её благах отражает нашу деструктивность, ибо такое состояние противоположно восприимчивости; ведь именно тогда человек что-то получает для себя, когда он восприимчив, а не когда требует, настаивает или протестует, как неразумный в своем поведении младенец, который от чрезмерной жадности кусает сосок матери, дающей ему грудь.
Шопенгауэр заимствовал из восточной философии идею о том, что страдания происходят от наших непомерных желаний, и, соответственно, считал нужным умерить свои желания, чтобы стать счастливыми, как уже предлагал Эпикур, слегка маргинальный современник Аристотеля. Эпикура много критиковали в его эпоху, и в первую очередь за то, что он осуждал всех учителей философии — современников Аристотеля, главенствовавшего тогда в этой сфере. Но его влекла такая тема, как счастье, не очень-то актуальная для философов, которые считали её незначительной. Также Эпикура сильно интересовал вопрос о дружбе, о коллективной жизни, и он даже принимал в свое сообщество женщин. Говорили, будто бы там устраивались оргии, но, скорее всего, это была в большей степени фантазия его врагов; а главное послание Эпикура заключалось в том, что для того, чтобы быть счастливым, надо довольствоваться меньшим, потому что несчастье по большей части возникает от фрустрации чрезмерных желаний. Но Шопенгауэр пошел в своих размышлениях ещё дальше, предположив, что для избавления от чрезмерных желаний важно культивировать в себе нейтральность, в соответствии с учением Будды: нечто похожее на возможность войти внутрь ума, где можно почувствовать себя как дома, где тепло, уютно и достаточно пищи, и не зависеть от обычных потребностей внешнего мира.
Но эти вещи трудно объяснить исходя из концепций, признающих существование исключительно внешней реальности. Что-то похожее есть у Паскаля, который говорил, что большинство проблем нашего мира происходит оттого, что люди не могут оставаться одни в своей комнате, вот и шастают где придётся, влезая в чужие дома.
Вопрос о лекарстве от жадности ведет нас ещё раз к уже упомянутому средству от незнания, возникающего от разрыва связи с нашей внутренней мудростью. Большинство людей даже не отдают себе отчета в том, до какой степени они неспособны оставаться неподвижными, что следует из неумения дать своему мозгу отдохнуть в настоящий момент. Мы даже не замечаем в себе нехватку этого внутреннего мира и живем в реальности, которая заставляет нас всё быстрее бежать в будущее. Вращаясь, как белки в колесе, мы ищем следующую вещь или следующую мысль, гонимые неясным недовольством и верой в то, что следующий момент или следующее сбывшееся желание принесет то, что нам нужно.
В древней культуре — в Индии и Греции — наиболее ценной считалась способность сдерживать свои чрезмерные желания, воспитывая в себе непоколебимую нейтральность, залегающую в глубинах нашего сознания, и греки персонифицировали эту нейтральность в образе одного из богов — Аполлона, который символизировал не только знание себя (приведение души в состояние гармонии), но и необходимую отрешённость, дающую внутреннему зрению наибольшую ясность.
Фриц Перлз, основатель гештальттерапии — метода, который в 1960-е годы внес свежую струю в психоанализ, сделав популярным выражение здесь и сейчас, повторяемое всё с большим благоговением по мере обретения сокровищ, до времени скрытых в нём. Сила «здесь и сейчас» заключается не просто в том, что, осознавая свои умственные процессы, мы вносим в жизненный опыт элемент корректирующей обратной связи, но сама возможность находиться в настоящем добавляет оптимизма нашей жизни. Почему? Потому что мы существа, потенциально наделенные сознанием, и сознание наше чисто, и в то же время в действительности мы пребываем в полусне, напоминая лунатиков. Таким образом, у нас есть сознание и у нас есть желания, у нас есть сознание и есть импульсы инстинктивные влечения, различные эмоции, и, конечно, осознание собственных мыслей, а не только чувств и восприятии. Обобщая, можно сказать, что у нас есть ментальные феномены, но сознание как бы не является одним из них, оно лежит в их основе, будучи фундаментальным состоянием за пределами мышления, чувств и желаний. Мысли приходят и уходят, эмоции непостоянны — на этом настаивает буддизм. Все, что проходит, — эфемерно, и хотя мы всё время смотрим спектакль преходящего мира, похожий на сны или плывущие в небе облака, наше сознание могло бы сравниться с пространством, вместилищем, полем, содержащим в себе всё, но не имеющим собственных характеристик.
Мудрецы всех времен и, думаю, всех культур имели эту способность познать собственное сознание — состояние, в котором человек является как бы беспристрастным свидетелем самого себя и к которому некоторые люди приходят через опыт и фрустрации собственной жизни. И хотя иногда боль несчастий ведет их к бесстрастной мудрости, эту способность можно развить в себе также с помощью духовных практик. Результатом становится некая отрешённость от материального мира, но не принудительный отказ, а такое состояние, как у ребёнка, когда он перестает замечать старые игрушки. И удовлетворение юношеских страстей может помочь нам при старении (в хорошем смысле этого слова), если мы будем постепенно отстраняться от них, освобождаться от груза желаний и упрощать свою жизнь.
Говорят, что на входе в храм Аполлона была надпись: «Никаких излишеств», и в греческой культуре придавалось большое значение умеренности — и не с уклоном в ханжество, как потом произошло с христианством, и не столько в вопросах секса, сколько в отношении еды. Умеренность в еде отличала благородного человека, и идеалом благородства считался тот, кто умел себя контролировать, ограничивая свои потребности. Это выдавало стремление быть более независимым от тела и его нужд, что являлось частью аполлонического духа. И это стремление не было капризом греческой культуры, сегодня нам тоже было бы полезно нейтральное сознание, присущее тем, кто встал на терапевтический и духовный путь и осознал свои преувеличенные невротические потребности в одобрении, заботе, поддержке или подтверждении, материнской или отцовской опеке, оберегающей и направляющей длани. Все эти потребности типичны в детстве и уменьшаются при взрослении, особенно в ходе познания и осознания самого себя.
Если мы сообща захотим сделать мир лучше, самопознание сыграло бы здесь очень большую роль. Сократ говорил, что жизнь без самопознания «не есть жизнь для человека». Но учат ли нас школьные учителя больше и лучше осознавать? Увы, наоборот: они заставляют нас тратить всё время на заучивание информации и на соблюдение определённой дисциплины, что не только достойно сожаления, но и смехотворно, ибо после значительного шага, который сделал самый великий из всех учителей, открывший нам путь к самопознанию, современное образование не принимает его всерьез. Школа так сильно ориентирована на внешний мир, что предложение «пути самопознания» воспринимается с подозрением. И обучение психологии или философии не восполняет недостатка самопознания, потому что этот процесс предполагает участие наставника, ведущего ученика за собой, как примерно происходит при обучении игре на музыкальном инструменте.
Но давайте перейдём к рассмотрению третьей теории невроза — той, которая утверждает, что мы страдаем из-за определенных внутренних состояний, похожих на умственных паразитов, отбирающих у нас энергию. В христианском мире зло и неблагополучие было в основном представлено смертными грехами в Средние века, и сегодня нам наверняка покажется, что эти «грехи» — лишь догматические пережитки прошлого, имеющие малое или сомнительное отношение к нашей жизни. Но на Востоке существовало что-то похожее — так называемые клеши, или эмоциональные препятствия, в традиции индуизма означавшие примерно то же — например, гордость или зависть. Почему именно эти состояния, а не другие? Почему среди стольких негативных эмоций христианская традиция выбрала семь смертных грехов, а буддизм обычно пять? В христианстве до Папы Григория I Великого, который систематизировал грехи до семи, их было восемь, а в настоящее время распространяется знание о системе эннеаграммы — девятиконечной фигуре, являвшейся древним символом азиатской христианской культуры, пришедшим к нам из Афганистана, знание о которой в современный мир принес Георгий Гурджиев. Но будь грехов семь, восемь или девять, оправданно ли называть их «смертными» и утверждать, что они являются корнем наших видимых бед?