Не говорил ли сам Маркс о насилии, как о повивальной бабке истории. И разве не могло быть, что некоторые из арестованных действительно шпионы, но для этого не имеется еще достаточно данных и потому все наркоматы и службы должны быть подвергнуты чистке. Не идет ли в конце концов речь о защите первого социалистического государства в мире?
Некоторые из нас видели в происходящих событиях историческую необходимость. Возможно, что причины этих событий, нам неизвестные, были настолько важными, что они не могли быть объяснены сверху.
В это время я случайно получил хорошую книгу американского коммуниста Джона Рида — «Десять дней, которые потрясли мир». Джон Рид описывает революционные дни ноября 1917 года, которые он сам пережил в Петрограде. Я с удивлением заметил, что в этой книге Сталин вообще не упоминается, в то время, как все те, которых теперь судили и приговаривали, как «шпионов» и «агентов», описаны в книге ведущими людьми революции.
Тогда я еще раз сравнил газеты с сообщениями о процессах. Нет, это не может быть правдой! Невозможно представить, чтобы те самые коммунисты, руководившие Октябрьской революцией, с 1917 года стоявшие во главе партии и приведшие русских трудящихся к победе над белогвардейцами и иностранными интервентами, возглавлявшие социалистическое строительство — были бы, начиная с двадцатых годов, империалистическими агентами и иностранными шпионами.
Чем дольше длились аресты, тем все более критическими становились мои мысли. Целыми вечерами я ломал себе голову над происходящими событиями и искал ответа.
Чистки привели меня к тому, что некоторые события я стал рассматривать более критически и они немного поколебали мою веру и слегка остудили мое рвение, но они еще не привели меня к внутреннему разрыву с советской системой. Это были лишь первые серьезные сомнения. Мой разрыв со сталинизмом произошел только через десять с лишним лет.
В один прекрасный весенний день, в марте 1938 года, после обеда, мы — маленькая группка — так увлеклись разговором, что ушли последними из столовой. Когда мы шли через прихожую, вдруг открылась наружная дверь, вошли двое в штатском и начали медленно подниматься по ступенькам.
— Энкаведисты, — шепнул мне сосед. Но мне этого и не нужно было объяснять.
Как раз в это время в вестибюль вышел из класса наш педагог, австрийский шуцбундовец Карл Цехетнер вместе с одним учеником. Они заметили прибывших.
— Ну, Карл, берегись, сейчас они тебя заберут, — пошутил ученик.
— О таких вещах не шутят! Разве ты не знаешь, что советская власть не арестовывает невиновных. — Ответил Цехетнер, пытаясь придать твердость своему голосу.
Энкаведисты подошли к педагогу.
— Мы ищем Карла Цехетнера, — сказал один из них ледяным голосом по–русски.
— Это я, — еле слышно ответил он.
— Вы арестованы по приказу органов НКВД!
Карл Цехетнер ничего больше не сказал. Даже не обернувшись, он последовал за обоими к выходу. Затем мы услышали только шум мотора отъезжающей машины.
Случись это несколько месяцев назад, это вызвало бы большое волнение, поток дискуссий, разговоров и предположений. Теперь, в начале 1938 года, это событие было принято почти равнодушно. Мы не получили никакого объяснения от директора. Имя Цехетнера просто больше не упоминалось. Единственным следствием, этого ареста было лишь то, что многие стали еще осторожнее, чем раньше.
Через несколько дней в спальне «старших» между двумя самыми старшими — им было более чем по 17 лет — возник острый спор.
— Слышали, арестован Р.! Это тот самый, кого мы часто видели в клубе иностранных рабочих, — сказал один из нас, только что вошедший в спальню.
Один из самых старших вскочил, пошел в класс и вернулся со своей записной книжечкой.
— Что ты там делаешь? — окликнул его 17–летний Рольф Гайслер. Он был сыном одного саксонского коммуниста из Пенига.
— А это ты сейчас увидишь, — ответил тот. Он взял свою ручку и тщательно зачеркнул в записной книжке фамилию и адрес арестованного Р., так что ничего нельзя было прочесть. Он пристально еще раз посмотрел на страницу и остался, видимо, недоволен. Он взял бритву и вырезал страницу.
— Надо быть осторожным, — сказал он, как будто извиняясь.
Рольф Гайслер презрительно рассмеялся.
— Ты — мелкий торгаш, жалкий трус. И ты смеешь еще называть себя коммунистом! Таких трусливых мещан, как ты, я просто презираю. Ты никогда не будешь борцом!
— Это не имеет ничего общего со страхом. Это непреложный закон осторожности и бдительности.
Между ними завязался горячий спор. В заключение «осторожный» крикнул моему другу Рольфу: