Несмотря на всю мою тогдашнюю нагрузку, несмотря на то, что всё мое время было заполнено партийной работой, что, впрочем, считалось вполне нормальным для всех партработников, — у меня то и дело появлялись критические мысли и сомнения. Нередко всплывали воспоминания о неприятных происшествиях и тяжелых для меня событиях, воспоминания, которые я загонял внутрь:
арест моей матери и мой, оставшийся без ответа, стук в ее дверь;
неспокойные мысли и опасения, связанные с процессами и арестами, которые мучали меня вечерами в детдоме, страх москвичей в годы ежовских чисток 1936–1938 годов и, — что еще хуже, — пришедшее в конце концов равнодушие ко всему;
арест моего друга Рольфа в спальне детдома в марте 1938 года;
пакт с фашистской Германией и последовавшее за ним изъятие антифашистской литературы;
изданные летом 1940 года драконовские законы, направленные против рабочих;
испуганные глаза одной студентки, которая под большим секретом созналась мне, что ее заставили работать осведомителем НКВД;
голодающие люди в Караганде и Уфе и, наряду с этим, привилегированное снабжение ответственных партработников, совершенно не знавших нужды;
ужасающая атмосфера на вечерах критики и самокритики в школе Коминтерна, в особенности во время исключения товарища Вилли;
печальный вид ответственного партработника, встреченного мною в Уфе, которого выгнали из школы Коминтерна и его протянутая ко мне рука, просящая кусок хлеба;
заносчивое «превосходство» Ульбрихта по отношению к товарищам в Германии, которые там нелегально боролись, и его жесткость и резкость во время конфликта с Кёненом на заседании ЦK, его хитрость и коварство при проведении выборов в профсоюзы в Берлине.
Было и многое другое, что угнетало меня, но часто я внутренне боролся с такими воспоминаниями и сомнениями, потому что они не укладывались в привитое мне воспитанием представление о мире, потому что я не хотел, чтобы они ломали мою веру, мешали моей работе, разрушали мои надежды.
Чем дальше продвигалось мое политическое обучение, тем больше знаний получал я для опровержения своих сомнений и колебаний на «высшем» уровне, путем сложных теоретических рассуждений, которые далеко оставляли за собой официальную пропаганду для «масс».
С другой стороны, мои колебания и сомнения росли как раз по мере теоретического углубления моих знаний. Вскоре я установил, что был не одинок. Самые подкованные партработники часто особенно далеко заходили в своих «ересях». Поначалу все наши надежды устремились на то, что будущая социализация в Германии будет проводиться иными методами и в иных формах, нежели те, что мы наблюдали в Советском Союзе. В этом стремлении к независимой от Советского Союза и самостоятельной политике, к своему особому немецкому пути к социализму, мы находили обоснование в высказываниях Маркса, Энгельса и Ленина, труды которых каждый из нас хорошо знал и которые передавались у нас из рук в руки.
Мы все знали утверждение Карла Маркса в его речи в Амстердаме 15 сентября 1872 года:
«В один прекрасный день рабочий должен получить политическую власть в руки, чтобы обосновать реорганизацию труда… Но мы не утверждали, что пути достижения этой цели везде одинаковы. Мы знаем, что необходимо учитывать условия, порядки и обычаи различных стран». И Ленин, осенью 1916 года, указывал, что народы придут к социализму «не совсем одинаковыми путями», а «придадут различным сторонам общественной жизни свои особые черты».
На VIII съезде партии в марте 1919 года Ленин внушал большевистским делегатам: «Нельзя из Москвы рассылать приказы». В своей речи на III конгрессе Коммунистического Интернационала в 1921 году Ленин, обращаясь к своим иностранным товарищам, заявил, что «Коммунистический Интернационал никогда не потребует, чтобы вы рабски подражали русским». В особенности нравилось нам изречение Ленина на IV конгрессе Коминтерна в 1922 году, когда он высмеивал иностранных ответственных партработников, которые русские резолюции «вешают, как икону, в угол и молятся перед ними».
Даже опубликованные Аккерманом в конце 1945 года и ставшие позже официальной партийной линией тезисы об особом пути к социализму рассматривались многими самостоятельно мыслящими партработниками, как недостаточные, так как, вопреки этим- тезисам, на практике мы должны были поддерживать советский политический курс и советские мероприятия.
Чем явственней становилась связь с советскими оккупационными властями и с Советским Союзом, тем чаще появлялись «политические колики», тем шире был круг тем для разговоров «между собой». Нам становилось не по себе при мысли, что мы, возможно, пойдем теперь по тому пути, каким шел Советский Союз при Сталине. Часто нас, знавших жизнь в Советском Союзе по собственному опыту, спрашивали другие партработники, как «между нами говоря», выглядит всё в действительности в СССР. Совершенно естественно, что бывшие эмигранты встречались с бывшими нелегальными борцами в Германии и многое «между собой» критически продумывали.