Крупный югославский партработник подошел к моему столу:
— Товарищ Леонгард, мы слышали, что вы хотели бы перейти к нам. Мы, со своей стороны, ничего против этого не имеем. Мы были бы рады, если бы вы были с нами именно в это время. Но, пожалуйста, не рисуйте себе ложной картины — у нас в Югославии жить не легко и следующие месяцы, а может быть и годы, будет еще труднее. Не смотрите на существующее положение сквозь розовые очки. Перед нами большие трудности. Может быть, вы хотите еще раз всё продумать.
— Нет, мне не о чем думать. Я думал достаточно долго. Мое решение непоколебимо. Я стою на вашей стороне и хочу быть вместе с вами.
Он улыбнулся и пожал мне руку.
— Хорошо, мы согласны, и до свидания — в Югославии! После этого вечера 29 ноября мои мысли были целиком направлены только на Югославию. Но пока я еще находился в Высшей партшколе, я хотел сделать как можно больше для распространения моих убеждений.
Дискуссии о Югославии не прекращались. Все чаще приходили ко мне курсанты или берлинские ответработники.
— Скажи, Вольфганг, каково твое мнение? Ты ведь там был, что ты об этом думаешь?
К общему хору осуждения югославских коммунистов я присоединиться не мог, это было выше моих сил. С другой стороны я не мог высказывать своего мнения открыто. Таким образом я был принужден к двуличию, которое сталинизм неизбежно влечет за собой. «Правоверным» я давал уклончивые ответы; умеющим думать самостоятельно я намекал, что считаю резолюцию Коминформа ошибочной; оппозиционно настроенным я давал переводы югославских брошюр.
Успех не заставил себя долго ждать. Почти все указывали на один факт:
В Югославии опубликовали и то и другое — резолюцию Коминформа и югославский ответ, так что у каждого может создаться свое мнение самостоятельно. А у нас опубликовали только резолюцию Коминформа.
Поступок Югославии произвел сильное впечатление.
Иногда я встречал оппозиционные настроения там, где меньше всего этого ожидал. Однажды я гулял с одним ответственным работником, который был «вне всяких подозрений». С большими колебаниями я передал ему материал, для верности добавив, что это только для его личной информации, «потому что мы принадлежим к кругам, в которых такие вещи можно спокойно читать».
Через три дня мы снова встретились на территории Высшей партшколы. Он оглянулся по сторонам. Никого поблизости не было.
— Я не могу этого больше выдержать, — признался он с удивительной откровенностью. — Эта история с Югославией — просто подлость; но это не только политическая клевета, за этим скрывается что‑то другое. За этим стоит Сталин, этот полуграмотный варвар, который не может примириться с тем, что среди западно–европейских коммунистов другая компартия и другой вождь, Тито, вызывают большую симпатию. Если бы ты знал, как я ненавижу Сталина. Да — я ненавижу Сталина!
Он побледнел от гнева, а я от страха. Таких слов я еще никогда не слышал, да к тому же еще на территории Высшей партшколы. Он пришел в себя.
— Между нами? — он протянул мне руку.
— Между нами, — подтвердил я.
Этим утром я долго гулял один. Мне думалось о многом. Я вспомнил, что читал где‑то о том, что воинствующие атеисты зачастую выходили из иезуитских школ. Может быть, это сейчас повторялось? Может быть, Высшая партшкола имени Карла Маркса воспитала самых опасных еретиков[26].
Но ведущие партийные руководители твердо оставались верными «генеральной линии». В один из выходных дней я снова посетил — в последний раз — огороженный забором квартал вилл в Нидершёнгаузене, где проживали десять наиболее выдающихся руководителей СЕПГ. Я говорил за последние недели и месяцы так много с оппозиционерами, что даже в доме руководителя партии, портреты которого можно было так часто видеть на страницах «Нейес Дейчланд», мне было трудно сдерживаться.
Руководитель СЕПГ предложил мне коньяк и сигареты.
— Почему у тебя такой удрученный вид? Политические колики из‑за Югославии? — обратился он ко мне.
— Я читал некоторые из последних югославских брошюр и…
— Не читай слишком много таких вещей, — сказал он, улыбаясь, но я почувствовал, что он не шутит.
— В этих брошюрах ставится не только вопрос о том, была ли справедливой резолюция Коминформа или нет, но и некоторые кардинальные вопросы, которые нельзя так просто отбросить.
Мой собеседник посмотрел на меня спокойно и холодно.
— В политике бывают положения, в которых приходится защищать хорошее дело при помощи плохих аргументов и плохое при помощи хороших.
26
Это предположение через несколько лет подтвердилось. Когда я прибыл в ноябре 1950 года в Западную Германию, я нашел там многих, окончивших Высшую школу СЕПГ, которые после меня порвали со сталинизмом, — но остались социалистами.