Вскоре я нашел друзей не только среди русских студентов, но и среди иностранных. Так я подружился с поляком, сражавшимся в Испании в Интернациональной бригаде, с молодой американкой, с кореянкой и с одной русской студенткой, долгое время жившей в Харбине, где ее родители служили в управлении Китайско–Восточной железной дороги.
Да и со многими бывшими учениками немецкой школы им. Карла Либкнехта смог я отпраздновать в институте радостную встречу.
Несмотря на некоторые особенности, наш институт был типичным советским вузом. Как и повсюду мы должны были, наряду с учебой, заниматься так называемой «общественной работой» — главным, образом принимать участие в комсомольских и партийных собраниях (ряд студентов был уже в партии). Комсомольские собрания в институте были такими же вялыми и нудными, как и всюду. Обычно обсуждались всякие практические вопросы: кто как учится, как выполняет взятые на себя обязательства соцсоревнования и т. д. Политические темы затрагивались лишь в канун больших праздников: 1 мая, 7 ноября или 23 февраля — день Красной армии. Но тогда мы выслушивали только стандартные доклады, которые в эти дни читались на всех предприятиях и во всех учреждениях. В политическом отношении мы, комсомольцы, пользовались единственной привилегией — прослушивать доклады дважды…
Еще менее активны были так называемые «массовые организации», в которые, конечно, входили все комсомольцы.
Это был, в первую очередь, «ОСОАВИАХИМ» — Общество содействия обороне и авиационно–химическому строительству. Там обучали парашютному спорту в специальных аэроклубах, стрельбе, «ПВХО» — противовоздушной и химической обороне и многому другому.
На практике, однако, наше участие в этой организации сводилось к уплате членских взносов и к обязанности прослушать 3–4 раза в год доклад о противовоздушной обороне.
Деятельность МОПРа — Международной организации помощи борцам революции, поддерживавшей многих эмигрантов, в нашем институте, да и в других местах, заключалась лишь в том, что 18 марта, в День Парижской коммуны, объявленном «Днем МОПРа», созывалось по этому поводу собрание. 18 марта 1941 г. у нас выступил Вильгельм Пик с обзором международного положения.
Третья массовая организация, в которой я, как и все комсомольцы нашего института, состоял, был Союз воинствующих безбожников.
Эта организация тоже полностью утратила свое значение, С одной стороны, уже в конце тридцатых годов, а еще явственнее во время войны, политика по отношению к церкви переменилась. С другой стороны, для нас, комсомольцев и студентов, эта организация была лишней. Мы выросли вне религии, с этими вопросами совершенно не сталкивались и о них вообще не задумывались. По крайней мере, я за 10 лет жизни в Советском Союзе не встретил в кругу моих знакомых ни одного человека моего поколения, который не был бы атеистом.
Весной 1942 года — тогда я уже не жил в Москве — нам коротко и ясно, не вдаваясь в подробности, объявили, что Союз воинствующих безбожников распущен.
В печати об этом решении не сообщалось. Просто с весны 1942 года Союз больше не упоминался. Это вполне отвечало советской манере: курс политики сегодняшнего дня внезапно объявлять далеким прошлым и толковать историю по–своему. Но на этот раз был даже сделан шаг вперед — о Союзе воинствующих безбожников вообще больше нигде не говорилось (даже в новейших изданиях советской энциклопедии), не упоминалось и что эта организация когда‑либо существовала!
Итак я стал одним из 600000 советских студентов. Мой день проходил, как и у любого другого студента.
До обеда я ходил на обязательные лекции и принимал участие в семинарах. Обедал я в студенческой столовке. В студенческое общежитие я возвращался обычно поздно вечером.
Наше общежитие, хотя оно и считалось одним из лучших в Москве, было, в сравнении со студенческими общежитиями других стран, довольно примитивно. В комнатах находились маленькие простые шкафы, в которых висели наши шубы и стояли валенки. Все остальные наши скромные пожитки хранились в чемоданчике под кроватью. Зимой в комнатах бывало очень холодно, и нам не раз приходилось заниматься вечерами в шубах. В такие вечера единственным спасением был котел (к сожалению, не всегда горячий), из которого мы брали кипяток для заварки чая. Хотя пользование электроприборами в общежитии запрещалось, у некоторых студенток были маленькие примитивные нагревательные приборы.
Постепенно я перестал отличаться одеждой от других студентов и никто, пожалуй, в те времена не признал бы во мне иностранца.