Так как Советский Союз не принимал участия в этой войне, то студенты отнеслись к докладу довольно безразлично. Возможно, что у большинства мысли были уже заняты предстоящим вечером, который должен был начаться после официальной части.
И вдруг докладчик подчеркнуто медленно и отчетливо произнес:
— Вчера вечером было получено известие, что немецкие войска высадились в Финляндии.
Дальнейших разъяснений не последовало. После окончания доклада некоторые студенты остались, чтобы поделиться впечатлениями.
— Когда я услышала эту фразу, — сказала одна студентка, — у меня по спине мурашки забегали.
Всем нам было как‑то не по себе. Мы смутно почувствовали приближение опасности.
На следующее утро мы собрались перед институтом на демонстрацию. В этом году я участвовал в шестой раз на первомайской демонстрации в Москве. Вчерашнее было забыто. Пока нам раздавали транспаранты с лозунгами и с изображениями вождей, мы шутили и пели.
Лозунги по всей стране были одинаковые. Незадолго до праздника в «Правде» публиковались нужные партии лозунги.
Часа через два мы проходили колоннами по Красной площади. «Да здравствует мирная политика Советского Союза!» — неслось из репродукторов. «Мир! Мир!» Никогда еще эти слова не повторялись с такой настойчивостью.
Шедший рядом со мной товарищ, который, как и я, интересовался политикой, прошептал: «Что‑то носится в воздухе»… Он обладал тем острым чутьем, которое позволяло многим в Советском Союзе делать из малейшего признака или намека далеко идущие выводы.
У нас впервые появилось сомнение в прочности и нерушимости пакта с Германией, о которых нам беспрерывно твердили. Еще совсем недавно нам говорили на одной из лекций: «Существует два вида брака. Один основан на любви, другой — на расчете. Наш пакт с Германией можно сравнить с браком по расчету. В этом нет ничего умаляющего. Известно, что браки по расчету часто бывают прочнее и длительнее, чем браки по любви».
7 мая вышел указ, назначавший Сталина, официально занимавшего лишь пост генерального секретаря партии, председателем Совета народных комиссаров. Молотов, бывший до сих пор формально главой правительства, был назначен его заместителем.
В начале июня повсюду проходили обычные собрания в связи с выпуском нового государственного займа. Официально подписка на заем считалась добровольной. Каждый мог якобы по собственному усмотрению устанавливать ее размер. На самом деле, однако, давно вошло в обычай подписываться на заем в размере месячного оклада.
Подписные листы появились и в нашем институте. Перед фамилией каждого была уже вписана та сумма, которую он «добровольно» вносил. Нам оставалось лишь подписаться. Сумма автоматически удерживалась из наших получений. За это нам выдавали государственные облигации, сроком на 20 лет.
На этот раз подписка на заем проходила под лозунгом «дальнейшего развития мирного строительства».
Июнь 1941 года. В начале месяца мы вступили в период экзаменов. Почти во всех комнатах нашего общежития до поздней ночи горел свет.
Все наши разговоры вертелись вокруг экзаменов. Мы настолько ушли с головой в вопросы фонетики, латыни, педагогики, английской истории и литературы, в вопросы марксизма–ленинизма и военного дела, что в течение этих недель почти не следили за политическими событиями. Но совершенно от них отгородиться нам не удалось даже в этот горячий предэкзаменационный период.
Одна из студенток, встретив меня в институте, начала со мной разговор, боязливо осмотревшись по сторонам:
— На советско–финской границе красноармейцы получили приказ удалить со своей формы знаки принадлежности к воинским частям. Такие приказы издаются только тогда, когда существует опасность военного столкновения.
Я отнесся скептически к ее сообщению.
Почему на советско–финской границе? Ведь Финляндия только что проиграла войну с Советским Союзом. Не будут же финны теперь нападать на Советский Союз?
— Но, может быть, Финляндия хочет напасть вместе с Германией? Это сообщение точное, — продолжала она. — Брат моей подруги — офицер и находится там. Ты только не смей никому об этом говорить!