Большинство курсантов немецкой группы в школе Коминтерна были, как и я, молодые люди, комсомольцы, выросшие и получившие воспитание в Советском Союзе. В школе Коминтерна я встретил много моих старых друзей из школы имени Карла Либкнехта и из детдома №6. Кроме Миши Вольфа, Гельмута Генниза и Яна Фогелера (я должен был теперь не забывать их новых фамилий «Фёрстер», «Цаль» и «Данилов»), я еще неожиданно встретил Марианну Вейнерт, дочь известного поэта–коммуниста Эриха Вейнерта, с которой я познакомился еще ребенком в 1932 году в Берлине в колонии деятелей искусства на Брейтенбахплатц. Встретил я также Эмми и Эльзу Штенцер («Штерн») — двух дочерей депутата Рейхстага от германской компартии, убитого нацистами.
В австрийской группе также было много моих друзей из нашего детдома №6; среди них — Руди Спирик, сын социал–демократа, коменданта шуцбунда, погибшего во время боев в феврале 1934 года, Тони Шлёгль из Санкт–Пёлтена, Алиса Клок, которая не преуспевала в школе Коминтерна и впоследствии должна была посещать еще одну партийную школу, и, наконец, Ганс Шейхенбергер, которого мы в детдоме из‑за его наружности в шутку прозвали «негром». В школе Коминтерна он сохранил свое прежнее обаяние. Вне немецкой и австрийской группы я никого не знал. Лишь на третий день пребывания в школе Коминтерна я увидел испанскую девушку исключительной красоты, лицо которой мне показалось знакомым. Казалось, что и она меня знала. Это была Амайя Ибаррури, дочь Долорес Ибаррури, генерального секретаря испанской компартии, которая из незаметного партийного работника стала самой известной женщиной республиканской Испании и носила имя «Пассионария». После поражения испанских республиканцев она приехала с сыном и дочерью в Советский Союз. Ее сын служил в Красной армии и погиб в ноябре 1942 года под Сталинградом. Дочь же училась у нас в школе Коминтерна. Ее здесь звали Майя Руис.
Дочь Пассионарии была не единственной видной личностью среди курсантов. В нашей комнате привлек мое внимание молодой товарищ с одной рукой. Он хорошо говорил по–русски и однажды рассказал нам в спальне, невзирая на предписание, что он уже сражался на фронте в 1941 году и там потерял руку. Он был, как будто, единственным, которого не так‑то легко было укротить, и он, казалось, не все принимал всерьез. Почему‑то ему предоставляли свободу действий. Меня это очень удивляло. Как только он появлялся сразу становилось как‑то веселее и свободнее и ему кричали: «Шарко, что нового?» Я с ним тоже познакомился и вскоре он мне прямо сказал, что он — сын Тито.
О том, что, собственно, мы будем изучать, я так толком и не знал, так же, как в свое время не знал, куда меня направят. Обычно нас оповещали только о серии предстоящих докладов, относящихся к прорабатываемой теме. После всех этих докладов, которые длились от двух до трех недель — иногда, правда, значительно дольше, — нам сообщали следующую тему. За 10 месяцев, проведенных мною в школе, мы проработали следующие темы: история компартии Германии, история компартии Советского Союза, Веймарская республика, фашизм, характер и ход событий Второй мировой войны, политическая экономия, диалектический и исторический материализм, история Коммунистического Интернационала, обзор истории Германии.
Каждой теме был посвящен цикл лекций, которые читались большей частью Паулем Ванделем, иногда Бернгардои Кёненом или Лене Берг; некоторые же доклады на исторические темы делала одна венгерка.
В конце каждой лекции нам говорилось, что мы должны прочесть, чтобы подготовиться к семинару. Так же, как и в советских вузах, материал для чтения разделялся на обязательную литературу, знание которой было необходимо, и на дополнительную литературу для лиц теоретически особо подкованных.
Для проработки указанной литературы составлялась группа из определенного числа курсантов. Мы обязаны были делать выписки, которые иногда проверялись. После самостоятельной работы проводились семинары, которые длились сплошь и рядом по 3 часа, а иногда и больше.
Общие лекции для всех групп происходили большей частью в библиотеке или в столовой, так как у нас не было большой аудитории. Так была назначена общая для всех тема об истории Коммунистического Интернационала. Лектором этого цикла докладов был наш директор — товарищ Михайлов. Лекции его были во всех отношениях исключительными. Ни до, ни после мне не приходилось слышать докладов, хотя бы отдаленно приближающихся к такому высокому уровню изложения. Михайлов читал лекции по–русски и все те, кто знал русский язык, как свой родной — (а это, как правило, были представители младшего поколения) — садились в передние ряды, в то время как за другими столами доклад переводился на испанский, немецкий, французский, итальянский, румынский, чешский, словацкий, польский и венгерский языки. Так как курсанты каждой на–циональной группы сидели за отдельными столами, то это никому не мешало, и вся эта система перевода была блестяще организована. Семинары на эту тему вел преподаватель каждой национальной группы отдельно.