Я сижу, мучаю «Tupelo» и прислушиваюсь к обрывкам разговоров:
— …на самом деле в тексты «Флок ов Сигалз» невозможно въехать, если рассматривать их вне метапрозаической парадигмы…
— …с Пластиком Бертраном все ясно, как только врубишься, что он пост-иронический нигилист…
— …знаешь, вообще вся «новая волна» черпает смыслы в своей изначальной бессмысленности. Тавтология, замечу, умышленная…
— Wasn't that a mighty time, wasn't that a mighty time…[3]
Я поднимаю взгляд. На другом конце дивана сидит известный красавчик из Слейтера, другой бруклинской школы. Допев строчку из «Tupelo», он придвигается ближе, пока не касается меня коленом, и комментирует:
— Неплохо.
— Спасибо.
— Чего, в группе лабаешь?
Я продолжаю играть опустив голову, и он решает, что пора наглеть.
— Это что у тебя? — спрашивает он, наклонившись совсем близко, и тянет меня за красную ленту, которую я ношу вокруг шеи. На ней висит серебряный ключ. — Ключик к твоему сердцу?
Мне хочется убить его за то, что он коснулся ключа. Хочется наговорить слов, которые разорвут его в клочья, но слова пересыхают у меня в горле, так что я просто поднимаю руку — правую, в кольцах с черепами, — и сжимаю кулак перед его носом.
Он отпускает ключ.
— Ну извини.
— Не трогай, — говорю я. — И вообще отвали.
— Да ладно, ладно. Успокойся, психованная какая-то… — Он отодвигается.
Я убираю гитару в чехол, прячу ключ обратно под рубашку и ищу выход. Дверь. Пожарную лестницу. Окно. Что угодно. Когда я прохожу через гостиную, чья-то рука ложится мне на плечо.
— Пойдем, уже четверть девятого.
Виджей Гупта. Президент клуба отличников, команды риторики, шахматного клуба и Генеральный секретарь школьной модели ООН. Волонтер походной кухни для бездомных, благотворительного образовательного центра и Американского общества защиты животных. Стипендиат Института Дэвидсона, кандидат в стипендиаты Президентской программы, победитель поэтического конкурса Принстонского университета. К сожалению, он не умирает от рака.
А вот Орла Макбрайд одно время умирала — и не преминула написать об этом в своих заявках на прием в колледж, так что ее досрочно приняли в Гарвард. Химиотерапия, облысение и выблевывание желудка по частям оказались весомее, чем весь набор достижений Виджея. Его, правда, поставили в список ожидания, но ему все равно приходится таскаться в школу, как всем.
— Я не пойду.
— Чего так?
Я молчу.
— Что случилось-то?
Виджей — мой лучший друг. В последнее время — единственный мой друг. Понятия не имею, почему он до сих пор не забил. Иногда мне кажется, что я — очередной его благотворительный проект, вроде убогих псов, которых он подкармливает в приюте.
— Да ладно тебе, Анди, — говорит он. — Пойдем! Тебе же план сдать надо, а то Бизи тебя выпрет. Двоих уже вытурили в прошлом году за то, что они протупили с выпускными работами.
— Знаю. Но я никуда не пойду.
Виджей хмурится.
— Ты утренние таблетки пила?
— Да.
Он вздыхает.
— Ладно, увидимся.
— Увидимся, Ви.
Покинув гнездо ван Эппов, я спускаюсь на Променад. Идет снег. Я усаживаюсь на скамейку с видом на магистраль, некоторое время рассматриваю Манхэттен, потом достаю гитару. Я играю несколько часов, пока руки не дубеют от холода. Пока не срываю ноготь, запачкав струны кровью. Пока пальцы не начинают болеть так сильно, что я забываю про свою настоящую боль.
2
Джимми Башмак смотрит, как мимо нас старательно вышагивает малыш, прижимая к себе плюшевого Гринча.
— В детстве я верил всему, что мне вешали на уши, — говорит Джимми. — В Санта-Клауса верил, в пасхального кролика… В привидений. И в Эйзенхауэра. — Он отхлебывает пиво из бутылки, завернутой для конспирации в бумажный пакет. — А ты?
— У меня детство еще не закончилось, Джимми.
Джимми — старый итальянец. Иногда он подсаживается ко мне на Променаде. У него не все дома. Он считает, что Ла-Гардиа[4] до сих пор мэр Нью-Йорка и что «Доджерсы» до сих пор играют за Бруклин. Прозвищем Башмак он обязан своим бессменным ярко-красным ботинкам из пятидесятых.
— А в Бога? В Бога ты веришь? — спрашивает он.
— В которого из богов?
— Не строй из себя умную.
— Уже построила.
— Ты же в школу Святого Ансельма ходишь? У вас там что, никакого религиозного образования?
— А какая связь? Школа давно послала святого куда подальше, только имя от него осталось.