Зато отношения с Лоттой переросли роман в письмах, плавно образовав роман в лицах. Каждые три недели Тойво ездил в Выборг, чтобы повидаться со своей девушкой. В отличие от него у Лотты не было возможности свободно передвигаться по стране: то дежурство в госпитале, то родительский надзор, то отсутствие денег.
Родители у нее были буржуями. Ну, не совсем, конечно, буржуями, а так — буржуйчиками. Отец содержал несколько пекарен, мать — вела делопроизводство. Свободных денег отчего-то не было никогда — всегда нужно было либо куда-то вкладываться, либо платить налоги. Да еще дети подрастали — Лотта была самой старшей.
Тойво знал, что, как правило, у тех людей, кто трудится, никогда нет нажитых упорной работой капиталов. Богатыми могут быть только те, кто использует чужой труд, кто привык делать деньги, а не работу. Его личные сбережения, возникшие из ниоткуда, заставляли его слегка конфузиться, когда разговор заходил о доходах. Поэтому он не торопился знакомиться с родителями своей девушки. Но познакомиться все равно пришлось при обстоятельствах, далеко не располагающих для этого.
Война пожирала ресурсы империи, в том числе и людские. Поставляемое на фронт «пушечное мясо» иногда, наслушавшись внедренных в любую казарму революционных проповедников, решалось на антивоенные демарши. То есть драпало от войны, не считаясь с воинской присягой. Их, конечно, ловили, но не всегда в скором после дезертирства времени.
На всех вокзалах курсировали усиленные воинские патрули, вызывая смущение у штатных железнодорожных полицаев. Выборг в этом плане не был исключением.
Каждый приезд Тойво не знаменовался появлением среди встречающих-провожающих милой девушки Лотты. Но однажды она пришла, словно какая-то злобная сила нарочно влекла ее туда, где свершалось великое таинство поимки вооруженного дезертира.
Им оказался самоуверенный тридцатилетний парень, одетый в цивильное платье, постриженный, побритый на гражданский манер, держащийся свободно и раскованно. Двигался он, как оказалось позднее, в сторону Весьегонска. Добравшись по морю неизвестным способом до Ханко, он привел себя в порядок, нимало не смущаясь двумя задушенными им людьми, которых он закопал в подвале облюбованного для краткого отдыха дома. Несчастные хозяева этого дома умерли во сне, так и не узнав, что целые сутки были предметом пристального наблюдения спрятавшегося в близлежащих кустах терпеливого дезертира.
Вероятно, на вокзале произошло просто роковое стечение обстоятельств, потому что вышедшего с поезда беглеца опознал кто-то из проходившего мимо патруля. Тойво только услышал окрик «Товарищ Василий!», а потом все пришло в движение.
Дезертир мгновенно вытащил наган и ответил узнавшему его человеку выстрелом в лицо. Выстрел щелкнул, как удар плетки по голенищу, поэтому никто из людей на него первоначально не среагировал. Даже патруль, лишившийся своего человека, промедлил, прежде чем начал приводить свое оружие в состояние боевого взвода.
Но дезертир не мешкал ни доли секунды, моментально наметив себе единственный путь к побегу. В один прыжок он оказался возле ничего не подозревающей девушки и приставил дуло пистолета к ее виску. Девушка к этому не была готова: она улыбалась Тойво, появившемуся на ступеньках вагона.
Антикайнен не удивился тому, что возле лица Лотты оказалось готовое к выстрелу оружие, он понял, что сейчас тот рослый парень, что грубо ухватился за его девушку, будет кричать что-то типа: «Оружие на землю — и никто не пострадает!» Должен же он, в самом деле, высказать суть своих требований. Для этого требовалось время, пускай — мизер, но Тойво не стал его тратить на ожидание. Он без колебаний прыгнул вперед и носком правой ноги выбил руку с пистолетом наверх, подальше от лица Лотты. Сухо щелкнул еще один выстрел, но он ушел куда-то в крышу вокзала. А потом пистолет вообще выпал из пальцев «товарища Василия» и улетел в сторону.
Вслед за ним упали и Лотта, и дезертир, и сам Тойво. Девушка громко вскрикнула, а парни, вцепившись друг в друга, покатились по перрону. Антикайнен подозревал, что в таких обстоятельствах оружие не бывает одно, поэтому локтем сопроводил взмах чужой руки. Если бы он этого не сделал, то финский нож, оказавшийся у врага, по рукоять ушел бы в его грудь и, без всякого сомнения, добрался бы до сердца.