Революция, будь она неладна, изрядно калечит детскую психику.
Второй задачей было направить детский потенциал в мирных целях. А цели, конечно, ставятся родной партией. Подрастающее поколение должно пропитаться идеалами, чтобы им потом легче было управлять.
Тойво имел за плечами опыт своей нелепой организации «Совершенство», так что с подростками худо-хорошо справлялся. Где пряником, а где и кнутом. Ни он, ни его поверенные парни не стеснялись применять силу в показательных мерах.
Жаль только, что шюцкор встал в позу и рамку возрастного ценза спускать не стал. Ну, да Антикайнен сотоварищи научился обходиться без помощи, не стесняясь, однако, контактировать с родителями, которые были обеспокоены судьбами своих непослушных чад.
Одновременно с детьми в стране шла ожесточенная борьба за умы взрослых. Работу с ними проводили, так называемые, «профсоюзы», которые, в свою очередь, тяготились или к одному революционному течению, или к другому. По сути, профсоюз был той же самой партийной организацией, только взносов платить надо было больше. Они за взносы молоко выдавали. В газете Таннера по этому поводу не забыли уточнить: «Только за 1917 год число членов центрального объединения профсоюзов увеличилось почти в четыре раза.
А тут еще Вова Ленин приехал, крадучись. Засел у корешей, в баню сходил и начал умничать. И кореша его тоже стали умничать. «Вставайте, вставайте немедленно и берите власть в руки организованных рабочих», — говорил Вова. «Встаем, встаем немедленно и берем власть в руки организованных рабочих», — отвечали кореша.
А Саша Степанов добавлял, почесывая пузо:
— Может, водочки?
Тойво, как самого молодого члена ЦК тоже позвали на беседу, да неожиданная встреча с одним человеком не позволила этой беседе состояться. К тому времени Антикайнен уже плохо говорил на русском языке, а человек, попавшийся ему — плохо говорил на финском. В общем, они не плохо поговорили, а очень плохо.
Тойво отчего-то, готовясь к встрече с Лениным, слегка волновался. Не каждый день попадаешь на аудиенцию к самому вождю. Почему-то именно так предпочитали величаться лидеры РСДРП — по племенному, как индейцы. Нельзя было употреблять слово «господин», только «товарищ».
— Стой! — донесся откуда-то из-за спины оклик, и Тойво остановился.
— Стало быть, выжил! — сказал тот же голос, когда Антикайнен медленно, готовый ко всяким неожиданностям, обернулся. — О, да ты процветаешь!
Тойво присмотрелся к говорившему и заскучал: перед ним стоял сам «товарищ Глеб», тот, что из сатанистов неудавшейся мессы. Выглядел он очень холеным, в чрезвычайно дорогой одежде, разве что не потолстел, и глаза остались прежние — змеиные.
Вообще-то ничего плохого Глеб Бокий — он даже фамилию вспомнил — ему не сделал. Тот обещал найти Тойво, теперь нашел. Хотелось надеяться не для того, чтобы выспрашивать Антикайнена о виденном тогда Белом Свете. Но вспоминать о том ужасном вечере возле Каяни, когда им с Вилье чудом удалось остаться в живых, не хотелось.
— Да и вы на пролетариат не очень похожи! — ответил Тойво.
— Дерзкий, — хмыкнул Глеб. — Ты мне нужен.
Антикайнен хотел, было, ответить, что «ты мне — нет», но отчего-то не решился. Меж тем Бокий повернулся к парню спиной, коротко махнув рукой: иди за мной. Тойво идти не торопился, но, оценив ситуацию правильно, все же двинулся следом. Товарищ Глеб был вовсе не один, его прикрывали с четырех сторон невзрачные мужчины, вероятно готовые прийти на помощь своему боссу в любой момент. От них исходила некая опасность, впрочем, как и от самого Бокия. Они не промедлят ни доли секунды, чтобы выстрелить в человека, либо полоснуть ему ножом по горлу.
Тойво вздохнул, полагая, что на встречу с вождем теперь, вероятно, опоздает.
— Если ты к Бланку идешь, то можно не волноваться — он не обидится на опоздание, — словно прочитав мысли Антикайнена, бросил через плечо товарищ Глеб. — Если к кому-то другому, то перебьешься.
Догадаться, кто же такой Бланк, конечно же, было можно. Но можно, все-таки, с некоторым трудом. Вероятно, это была какая-нибудь партийная кличка, только донельзя странная. Революционеры обычно не обзывали друг друга еврейскими псевдонимами. Блюмкин, например, сделался Исаевым, другие парни — Каменевыми, Бухариными, даже Свердловыми. Но Ульянов, ставший Бланком — это звучало странно.