Тойво не чувствовал себя плохо, он не чувствовал себя хорошо. Антикайнен просто чувствовал.
25. Независимость
Тойво был в числе делегатов съезда социал-демократов, который по соображениям безопасности перенесли из Турку в Гельсингфорс. В Турку как-то атмосфера перестала располагать к товариществу и братству.
Антикайнен после своего загадочного исчезновения отправился именно в этот город для ведения, так сказать, пропагандисткой работы. Здесь же терлись соратники Вейно Таннера, пропадая в местном университете и студенческом городке. Они идейно обрабатывали пресловутую «прослойку», в то время, как Тойво было поручено наладить контакты с пролетариатом. Он к этому отнесся без особого энтузиазма, потому что рабочим нужны деньги, на остальное им как-то даже плевать. С крестьянами дело обстояло еще хуже — им нужны были большие деньги, потому как самое большое количество жадных людей можно обнаружить именно в крестьянстве.
Оставался только всякий сброд: бездельники, пьяницы и откровенные лодыри. С ними и приходилось работать. Кадры решают все!
Трудно было что-нибудь дельное внушить своим новым подопечным, они предпочитали пользоваться, ничего не отдавая взамен. Куусинен, узнав о таком положении вещей, только досадливо махнул рукой:
— Таннер, конечно, Турку прибрал, — сказал он. — Вместе с ним и весь север Ботника.
— Но ведь для чего-то это было сделано! — заметил Тойво. — Им понадобилась центральная часть Финляндии, в то время как в столице и на всем юге его парни не особо активничают.
— Таннер — хитрый, он прекрасно понимает, что для того, чтобы властвовать, нужно сначала разделить. Он и с Троцким в друзьях, и с Мартовым. Те тоже люди с большими амбициями, выгоду свою ищут крепко, но могут кое-чему и научить. В консультационных, так сказать, целях.
— А Ульянов? — спросил Антикайнен. — Вроде бы за ним сила.
— Немецкая сила, — вздохнул Отто. — Ленин сам по себе бесполезен, потому что, как любой юрист-недоучка, врун высшей марки. Сам верит в то, что себе придумывает. Он нужен, как фетиш. Но совсем скоро возникнет другая потребность в нем — как в мертвом фетише. Так что иные фигуры выйдут на свет.
— Какие?
— Вероятно, американские, — пожал плечами Куусинен. — Те, что уже прибыли в Россию — Бухарин, Троцкий и другие, и те, что приедут в скором времени.
— А царь? — удивился Тойво.
— Какой царь? — опять тяжко вздохнул Отто. — Забей! Выбрось из головы Николая. Он никогда не был, а теперь и никогда не будет никем, кроме Николашки.
Антикайнену стало ясно, что ничего не ясно. В Турку пьяницы, попадавшие в околоток, заявляли о принадлежности к рабочей партии и требовали политического равноправия, крестьяне близлежащих хуторов только в затылках чесали перед агитаторами и просили денег для сеялок-веялок-молотилок. Рабочие же, быстро уразумев, какие бравые парни в эту партию лезут, проявляли полную пассивность.
Но ведь для чего-то Турку под себя подминает Таннер! Может быть, конечно, для Маннергейма, но тем не менее.
У Тойво даже в мыслях не было возможности раскола его родины на две или больше частей. Он продолжал возиться с человеческим материалом, пытаясь создать из него подобие организации. И это в определенном смысле принесло свои плоды.
Главное занятие бездельников — это сплетни. Пустые разговоры всегда основаны на пустоте, но и в них можно найти кое-что полезное. Встречаясь с людьми, Тойво пропускал через себя столько глупой и бросовой информации, сдобренной, конечно, беспрерывными жалобами на отсутствие денег для революционной борьбы и бутылки-другой понтикки, что поневоле начал обращать внимание на некоторые совпадения, всплывающие в ней от разных источников.
Самым частым совпадением было слово «стройка». Революционеры — вероятно, сторонники Таннера — обустраивали на северной окраине Турку какой-то загадочный домик, в котором на окна устанавливали решетки, двери обшивали железом, вырубали по периметру все кусты и деревья, вероятно, для лучшего обзора. И самое странное — они устанавливали крепкий забор.