Хеновево Гарса показал на телеграфные столбы:
– Вздернуть обоих сию же минуту. Чтоб знали, как губить христианские души.
Приказ был исполнен. Когда инсургенты двинулись дальше, оба полицейских еще покачивались на столбах.
– Эти мрази еще хуже армейских.
Мартин, чувствуя, как стучит кровь в висках, смотрел на все это в ошеломлении. Вдыхал запах пороха и пота, которым были пропитаны люди вокруг него, пожирал глазами каждое мгновение, каждый эпизод, каждое движение. Едва ли не с научным интересом слушал посвист шальных пуль, высчитывал дистанции, узнавал калибры, определял траектории, привязывая их к тому месту, которое занимал в этой странной ситуации он сам. Техническая жилка, инженерное мышление заставляли его одновременно ужасаться и восхищаться, от происходящего захватывало дух и сердце билось чаще. Он знал, что такое опасность и непредсказуемость, караулящие под землей, в шахтах, но то был профессиональный риск, неотделимый от работы, а здесь и сейчас все было иначе. Никогда прежде не воспринимал он насилие, жизнь и смерть, отрицавшие или, наоборот, допускавшие друг друга, как сложную геометрическую систему прямых и кривых линий, как двусмысленную игру случая, мелькнувшего в хаосе войны. А хаос этот, изумленно понял он, лишь кажущийся. Внутри его и вопреки ему существовали правила, своей неумолимой прочностью подобные стальной нити. Здесь, под солнцем над Сьюдад-Хуаресом, среди разрывов и выстрелов действовали законы космоса.
Хеновево Гарса время от времени поглядывал на него.
– Ну как, инженер?
– Все в порядке.
– Слушай меня – и жив останешься, понял? Эти твари-федералы дерутся как черти.
Добравшись до проспекта 16 Сентября и здания таможни, они свернули направо. Вдалеке поднимался к небу густой черный дым – горели разграбленные магазины «Кетельсен & Дегетау». Еще одно облако стелилось над выбеленной колокольней Пречистой Девы Гваделупской, возвышавшейся в отдалении над плоскими крышами, откуда вели плотный огонь стрелки-федералы. Там бой шел с особым ожесточением: время от времени рвались гранаты, разбрасывая впивавшиеся в стены осколки, а с баррикады, сложенной из шпал и мешков с землей, бил вдоль улицы пулемет.
– Вперед, ребята, вперед! – кричали командиры. – Не трусь! Они уже дрогнули, надо их по шляпку в землю вбить!
В том, что это не так, Мартин мог убедиться собственными, воспаленными от пороха глазами. Никто не дрогнул. Мадеристы сбивались кучками на углах и в подворотнях, высовывались из-за стен, чтобы выстрелить, юркнуть назад и перезарядить оружие. После каждой безуспешной атаки прибавлялось тех, кто, подобно куче грязной ветоши, валялся на мостовой, а вокруг щелкали, взвихривая пыль, шальные пули. Раскалившиеся стволы карабинов пахли жженой тряпкой.
– Берегись! Пригнись!
Прошелестел в воздухе и разорвался над ближайшим домом снаряд, выбросил из желтого, пахнущего серой облачка десятки стальных, сверкающих на солнце осколков, и они застучали по крыше и стенам. За ним второй и сразу же третий. Люди стали жаться друг к другу, ища спасения от этого гибельного града, но не всем это удалось. Двое упали, обливаясь кровью. Мартин отступил и нашел себе убежище у ближайшей крытой галереи. Там, среди разбитой в щепки мебели, грязной утвари, обрывков бумаги, битой фаянсовой посуды очень спокойно сидел на колченогом стуле сержант Твоюжмать и, обходясь без посторонней помощи, одной рукой перевязывал платком другую, раненую.
– Пустяк, царапина, – сказал он, перехватив взгляд Мартина.
Испытывая жгучую жажду, тот сунулся в разграбленный дом, но воды там не нашел. В патио, возле колодца, он увидел полковника Вилью и его людей, с ног до головы обвешанных оружием.
– О-о, глядите-ка, – сказал полковник. – Вот и наш инженер.
Усталая улыбка осветила его лицо, на котором пот, смешанный с пылью и землей, будто охрой выкрасил разбойничьи усы, брови и курчавые растрепанные волосы. Сомбреро свое Вилья подвесил на кобуру, а большие пальцы заложил за ременный пояс.
– Пришли вместе с Хеновево Гарсой?