— Твою ма-а-ать… — выругался Друг, прибавив еще несколько сочных оборотов. — Ведь трех недель не прошло, как угощал нас шнапсом в кабачке!
А Федор вспоминал бутерброд с лярдом — первую приличную еду, которую он получил с момента пленения от Отто. Его вдова и сироты, надо надеяться, уведомлены, но не смогли успеть из Пруссии к прощанию и похоронам.
Хотя… Назвать это прощанием? Нет никакой уверенности, что в ящике именно Циммерман. Не рвать же гвозди из крышки гроба. Если по позиции ударили гаубицы Шнейдера калибра 155 мм, там внутри — гниющее месиво из мяса, костей и лоскутов униформы. Возможно, после боя просто распределили фарш по деревянным ящикам. Затем, согласно спискам, написали: тут Отто, там Ганс, а дальше будет Фриц… Смерть уравняла всех.
Со всеми стоит прощаться навсегда, когда они, выбритые и стриженные, садятся в вагоны, чтоб спешить на фронт. Не каждому повезет, как инвалиду-унтеру, вопившему про войну во славу кайзера и фатерлянда.
А еще возмутил цинизм фотокорреспондента, лихорадочно менявшего фотопластины в камере. Наверно, он думал лишь о том, как выгоднее продать снимки газетам — с изображением оратора на ящиках, рыдающих вдов над гробами и толпой, линчующей полицейских.
Имеет право — здесь свобода прессы, чтоб ее…
Глава 4
Молодой постовой полицейский, явно из свежего пополнения, щелкнул каблуками и отдал честь. Военная косточка заметна невооруженным глазом, несмотря на нестроевую хромоту. Начальник отдела криминалполицай южного округа Гамбурга Хайнц Айзенманн вынужденно оторвался от бумаг и недовольно посмотрел на визитера.
Выглядел тот измотанным, со следами недосыпания на худом сероватом лице. Собственно говоря, похожий вид приобрела большая часть полиции Гамбурга. Работали на износ с того дня, как в городе начались стихийные волнения пролетариата. Полицейский-идиот застрелил рабочего на митинге памяти героев, павших за фатерлянд в войне против французских агрессоров — с этого началось. Ситуацию накалили непрерывные депеши из Берлина с требованием изобличить и арестовать бунтовщиков, забивших до смерти полицейских после того злосчастного выстрела. Задержания социалистов и профсоюзных активистов привели к массовой стачке. Прекратил работу порт, встали судоверфь, сталелитейный и все машиностроительные заводы. К забастовке грозили присоединиться железнодорожники. Рвение отдельных полицейских чинов нанесло больший урон, чем любая французская акция.
Людей не хватало, чтобы, как минимум, пресечь мародерство и грабежи на улицах. Уголовники, шпана и просто доведенные до нищеты пролетарии принялись бить витрины магазинов и выносить все подряд. Поскольку рейхсвер вычесывал призывников частой гребенкой, полиции оставался второй сорт. Например — признанные негодными к военной службе ветераны компании в России.
Именно к таким и принадлежал визитер. Его китель над клапаном нагрудного кармана был отмечен нашивкой — черный крест на белом поле. Следовательно, ранен и освобожден от призыва в рейхсвер.
— Унтервахмистр Генрих Мюллер! — представился вошедший. — Герр инспектор! Имею важную информацию относительно одного подозрительного остарбайтера из «Ганомага».
— Он зачинщик беспорядков? Распространяет листовки? Выступает на митингах? Если нет — свободны.
— Герр инспектор! Дело более серьезное. Смею предположить, что он — считающийся покойным русский князь Юсупов-Кошкин.
Офицер снял пенсне с мясистого носа, пригладил усы… и заржал как лошадь.
— Вы переутомились, унтервахмистр? Русский князь, миллионер и национальный герой, будет работать на «Ганомаге» как простой пролетарий?!
— Да, герр инспектор.
— Скажите, как вы были ранены? Не в голову ли? Не контужены?
— Никак нет. Я — пилот Люфтваффе. Был сбит в бою русским аэропланом во время боя при отступлении от Риги. Посадил свой «Альбатрос» за русскими окопами, но сломал ногу.
— Может, над вами в лагере издевались? — кинул другую догадку шеф криминалполиции.
— В лагере голодали. Набилось больше четырех тысяч пленных. Русские не успевали подвозить продукты. Их расхватывали самые сильные. Меня спас русский госпиталь. Там мне залечили ногу, откормили. Бегать или управлять аэропланом я больше не способен, но память у меня прекрасная. Я хорошо запомнил этого человека.
— Князь Юсупов-Кошкин носил в госпиталь апельсины?
Бывший летчик сделал вид, что не заметил издевательского тона.
— После его гибели русские всюду развесили плакаты: «Воевать и не жалеть жизни как Юсупов-Кошкин». Там был его портрет — в инженерной форме. Я проверял. Остарбайтера, о котором я докладываю, зовут Клаус Вольф. Подобран без сознания под Ригой. Ровно в тот же день, когда объявили погибшим Юсупова-Кошкина. В деле административного надзора за Вольфом значится: заявил о принадлежности к германской нации, получил подданство Рейха как фольксдойче. Проверка его происхождения была поверхностной.