Кочегар Мазин, вытащенный в тамбур, лежал на пробковом матраце пластом. Корчась от позывов к рвоте, он стонал и просил:
— Дайте чего-нибудь… сердце заходится, помру. Проклят буду, если еще раз наймусь на корабль. Ой, плохо… Ой, худо мне!
Если бы не Тоша Самалход, машинной команде пришлось бы туго. Камбузник не укачивался, легко переносил жару и, казалось, был неутомим. Он подряд отстоял две вахты и казался свежим.
— Ну и парень! — восхищался старший механик. — Вез него мы пропали бы. За ночь четверых укачало, а он все держится… У форсунок гож, и масленщика подменил.
Утром, стало как бы легче — дневной свет действовал успокаивающе.
От качки голова тяжелая, лоб потный, тело кажется изломанным, настроение паршивое.
Бывает, рвется парень в море, мечтает о дальнем плавании, ночей не спит. Ничего ему, кроме «манящих просторов», не нужно. Парень целеустремлен и настойчив, он устраивается на судно и готов перецеловать всех, кто ему помог стать моряком. Но не длительна его радость. Первый же шторм ошеломляет новичка. Узнав, что такое выматывающая душу и опустошающая тело качка, он на первой же стоянке говорит:
— Болею очень… жить не хочется. Отпустите.
Качка стала для парня непроходимым барьером. Он испугался недуга, вызванного морем.
Штормовой ветер разворошил океан, породил высокие водяные горы с белыми вершинами. Среди бесконечной цепи качающихся исполинов китобойцы казались крошечными скорлупками. Они то взлетали на хребты, то исчезали из глаз. Даже огромная китобаза была игрушкой океана, она глубоко зарывалась в зеленоватую воду, и волны перекатывались по ее палубам.
Чудилось, что корабли не движутся, а толкутся на месте, то взбираясь на валы, то откатываясь назад.
На третий день невдалеке показалось стадо китов. Морские исполины тоже стремились на юг. По коротким и частым фонтанам чувствовалось, что животные, преодолевая полосу штормов, выбились из сил.
— Киты! Справа фонтаны! — закричал стоявший на мостике марсовый Семячкин.
Но его крик никого не воодушевил. Людям было не до китов, они сами измотались.
Вызванный Сыретинским, Ула Ростад нехотя выглянул из каюты и, определив по фонтанам, что рядом плывут сейвалы, махнул рукой и ушел отлеживаться.
Вскоре уставшие сейвалы начали пристраиваться в кильватер китобойным судам. Так им легче было преодолевать встречные волны и пробиваться вперед.
В пенистом, ревущем и грохочущем океане, где для дикой толчеи собрались все ветры и бури, люди мирно двигались рядом с животными, на которых шли охотиться с одного конца земли в другой. Нам было не до китов. Все силы и внимание мы сосредоточили на борьбе со взбесившейся стихией.
Ночью киты исчезли, Ветер стал успокаиваться, но температура упала до пяти градусов. Южная весна оказалась холодной. Пришлось всем надеть теплые брюки, полушубки и зимние шапки.
У китобойцев истощился запас горючего, его требовалось пополнить. Флотилия легла курсом на остров Южная Георгия. Там, по сводке метеорологов, погода была спокойной.
Вскоре кончились «ревущие сороковые» широты и начались так называемые «неистовые пятидесятые», славившиеся неожиданными снежными бурями.
Нам повезло: погода была лишь свежей. Над океаном нависли слоистые облака. Солнце через них не могло пробиться.
НАЧАЛО ОХОТЫ
В пятидесятых широтах нас встретили белые ночи. День тянулся более двадцати часов, а ночь была похожа на сумерки.
В одну из таких ночей вдали показались две высокие фигуры, закутанные в белые саваны. В тишине они угрожающе скользили нам навстречу,
— Ага! — взглянув на них, воскликнул Ула Ростад. — Белые бродяги вышли встречать. Завтра начнется охота. Наконец-то мы добрались до края больших льдов. Здесь день длится все лето, а ночь — всю зиму. А по правде говоря, настоящее лето не заглядывало сюда с самого сотворения мира.
Когда посветлело, мы увидели, что со всех сторон нас окружают молчаливые сторожа Антарктики — айсберги. Одни из них были похожи на великанов в белых балахонах, другие — на хрустальные замки, башни, гроты, пронизанные голубым сиянием. Проглянувшие лучи солнца вспыхивали на гранях льдин оранжевыми и красноватыми искорками, цвет которых то усиливался, то ослабевал. Тени были мягко-фиолетовыми и зеленоватыми.
Вокруг разливалась такая тишина, что слышно было, как переговариваются вахтенные на соседнем судне.
Лавируя, мы миновали молчаливую толпу льдин и вышли на чистую воду. Здесь с флагмана было получено разрешение начать поиск китов и охоту.
С этого часа все вахтенные на китобойцах переходили в подчинение гарпунерам.
Ула Ростад, выйдя на мостик, помолился, держа сложенные ладони у груди, словно собираясь нырять, затем оглядел море и поздравил вахтенных с началом охоты.
Я ждал от него распоряжений: каким курсом идти на поиск?
Старик не спеша вытащил из нагрудного кармана какую-то кожаную книжицу, развязал тесемки и развернул старую, потрепанную карту, наклеенную на тонкое шелковое полотно. Прикрыв карту от посторонних взглядов полой меховой куртки, норвежец нацепил на нос очки и принялся внимательно разглядывать ее. При этом он шевелил губами, точно делал какие-то подсчеты, закатывал глаза… В общем, священнодействовал, искоса поглядывая на меня. Наконец Ула Ростад сложил карту, спрятал ее в карман и сообщил, какой курс он выбрал.
Наблюдение за морем старик не доверил нашему марсовому Семячкину, а посадил в «воронье гнездо» своего Эрика.
— Русский не отличит белого гребня от фонтана, — сказал Ула Ростад,
У пушки старик прямо шаманил. Прежде чем дотронуться до нее, он пробормотал молитву, потом рывком сдернул чехол, сделал им в воздухе крест и все окропил святой водой, захваченной в пузырьке из Финмаркета. После этого посыпал свою площадку крошками канифоли, мелом вычертил на палубе круг и, став обеими ногами в него, принялся ворочать стволом пушки, покачиваясь всем телом, как бы ища устойчивое положение,
И с пушечным зарядом Ула Ростад производил какие-то таинства. Просунув руки с медной гильзой под чехол, он, словно «холодный» фотограф, некоторое время сосредоточенно копошился, будто изменял в темноте состав взрывчатки, затем вытащил уже начиненную гильзу, вставил ее. в казенную часть и захлопнул замок.
Гарпун норвежец подготовлял еще медленнее: осторожно вложил в головку дистанционный капсюль и привинтил чугунную гранату так, что она стала острием гарпуна. Снаряд, привязанный к тонкому и прочному хамплиню, старик вогнал в ствол пушки и, широко расставив ноги, стал смотреть вдаль.
Китобойцы, ушедшие на юг, уже передавали по радио, что видят китов и начали охоту. А перед нами по-прежнему расстилалось пустынное море с тремя айсбергами на горизонте.
Прошло еще минут двадцать. Вдруг Эрик заворочал головой и что-то крикнул гарпунеру из бочки, показывая вправо.
В бинокль было видно, как в шести или семи кабельтовых время от времени взлетали над водой тонкие белесые струи и словно таяли в воздухе.
Старик всмотрелся в них и досадливо махнул рукой: показавшиеся киты его не устраивали.
Перейдя с площадки гарпунера на мостик, Ула Ростад сказал:
— Эти сейвалы очень быстры и увертливы, а жира в них немного. Нет смысла гоняться за тощими китами.
— А почему их сейвалами называют? — поинтересовался я.
— В наших северных водах они любят рыбу сэйе. А «вал» — это кит.
Старик посмотрел на небо и велел изменить курс на пятнадцать градусов.
— Милях в десяти начинаются большие поля льдов, — сказал он. — Там могут быть пастбища.
— Почему вы так решили, господин Ростад?
— Об этом у гарпунера не спрашивают, — недовольно заметил норвежец. — Когда поплаваете столько, сколько я, сами поймете. Прошу исполнять приказания без лишних вопросов.
Видя назревающую ссору, капитан Сыре-тинский предложил мне:
— Идите, товарищ штурман, отдыхать. Я подменю вас.