Николай Петрович не раз грозил Федору Толстому:
- Только бы нам до Камчатки добраться, ваше сиятельство, там-то, граф, вы в остроге у меня насидитесь.
(Об этом, читатель, Грибоедов не забыл помянуть: "В Камчатку сослан он, вернулся алеутом."). Глядя на поведение "кавалера" посольства, и офицеры кораблей стали относиться к Резанову без должного решпекта, а скоро дипломат рассорился с Крузенштерном. Существует большая литература об этой ссоре, о которой раньше много писали, а наши историки о ней нарочито умалчивают, оберегая бесспорные авторитеты участников экспедиции. Суть же разногласий была такова: Крузенштерн, не имея на то никаких прав, требовал от Резанова подчинения ему, а Резанов, имея полномочия посланника и начальника всей экспедиции, не желал подчиняться капитан-лейтенанту. Однако, вдоволь наглядевшись на то, как вечно пьяный "кавалер" посольства Толстой оскорбляет своего же посла, Юрий Лисянский перестал принимать от Резанова почту, говоря, что чужих писем читать не любит, а распоряжения принимает лишь от Крузенштерна.
- Чужих писем читать я не привык, а что касаемо важных распоряжений, так ожидаю и таковые токмо от Крузенштерна.
Читатель, надеюсь, догадался, что конфликт назрел, достаточно одного неосторожного слова, чтобы скандал разразился. Однако впереди предстояло огибать проклятый мыс Горн, где блуждала легендарная тень "летучего голландца", и, обогнув этот мыс, корабли из Атлантики перешли в Тихий океан, а там, гляди, как бы не проскочить мимо острова Пасхи, а в пути до Пасхи корабли потеряли один другого, - посему всем, кроме беспутного графа Толстого, было не до выяснения отношений, и Крузенштерн, усталый от недосыпания, наказал вахтенному офицеру:
- Впереди архипелаг Маркизских островов, так вы, любезный, не проскочите мимо Нука-Гива, где наверняка нас ожидает "Нева" Лисянского, дабы следовать совместно далее.
Нука-Гива открылась гремящими со скал водопадами, "Нева" уж стояла на якоре, поджидая "Надежду", вокруг кораблей плавали множество островитян, предлагая в обмен на куски железа кокосы и бананы. Крузенштерн выступил перед матросами с призывом:
- Дикарей не обижать! Помните, что российский флот здесь видят впервые, и я уверен, что мы покинем Маркизские острова так, чтобы оставить по себе только самую добрую память.
Но, призывая не обижать дикарей, Крузенштерн здорово обидел Резанова, человека от дикости далекого. Случилось это так. Пока команды выменивали плоды и фрукты, Резанов велел выменивать у островитян предметы их обихода для этнографической коллекции Петербургской академии наук. Но Крузенштерн ученых, что подчинялись Резанову, разругал, велев им не заниматься "глупостями", а все, что они собрали, отнял у них. Не понимаю - зачем?
2 мая 1804 года Резанов сказал Крузенштерну:
- Не стыдно ли вам ребячиться, свою власть показывая и не позволяя мне исполнять то, что положено экспедиции?
"Вдруг закричал он (Крузенштерн) на меня:
- Как вы смели сказать, что я ребячусь?
- Весьма смею - как начальник ваш.
- Вы начальник? А знаете ли, как я поступлю с вами?."
Этот волшебный диалог имел продолжение. Крузенштерн вломился в каюту посланника, угрожая ему расправой, потом вызвал на борт "Надежды" Лисянского с его офицерами, и теперь офицеры двух кораблей стали кричать:
- На шканцы его! Вот мы проучим этого самозванца.
- Дайте мне молоток и гвозди, - кричал граф Федор Толстой. - Я заколочу дверь в его каюту, и пусть он там сдохнет.
"Граф Толстой, - писал Резанов, - бросился было ко мне, но его схватили и послали лейтенанта Ромберга, который пришел ко мне сказать: "Извольте идти на шканцы." Резанов послал его подальше. Тут вломился к нему сам Крузенштерн и стал кричать, чтобы шел наверх, и доказывал, что он здесь начальник. Делать нечего - Николай Петрович поднялся из каюты на шканцы, захватив с собою шкатулку с государственными бумагами:
- Слушайте! Читаю вам, что подписано самим императором.
Александр I писал: "Сии оба судна, - то есть "Нева" и "Надежда", - с офицерами и служителями поручаются начальству Вашему". Когда Резанов прочел эти слова, раздался хохот и выкрики.
- Кто подписал? - требовали офицеры.
- Сам государь император, - отвечал им Резанов.
- А кто писал? - ехидно вопросили его.
- Имени писаря не знаю, - сознался Резанов.
Тут раздался торжествующий выкрик самого Лисянского:
- То-то и оно-то! Мы хотим знать, кто писал, а подписать, мы знаем, император любую чепуху подпишет.
Один только лейтенант Петр Головачев вступился за Николая Петровича (за что потом он и поплатился своей жизнью на острове Святой Елены), а все остальные офицеры говорили:
- Ступайте со своими бумагами, мы таких начальников не знаем, а подчиняемся только своим капитан-лейтенантам.
"А лейтенант Ратманов, ругаясь, при этом говорил: "Он еще и прокурор, а законов не знает", и, ругая (меня) по-матерному, Ратманов кричал: "Этого-то скота заколотить в каюту!" Граф Федор Толстой уже стоял наготове - с молотком и гвоздями.
- Вы еще раскаетесь, - сказал Резанов, покидая шканцы.
В каюте духота, зной тропический, посланник на палубу уже не выходил, ибо матросы, жалеючи его, предупредили, чтобы не высовывался - граф Толстой и за борт спихнуть может, - а в это время, когда Резанову было плохо, Крузенштерн запретил врачам навещать его, "хотя на корабле все знали, что посланник сильно занемог". Без его участия офицеры принимали короля Нука-Гивы, который в обмен на топор и бразильского попугая дал морякам двух свиней. Матросы огорчились таким обменом:
- Мяса нет, а одними бананами сыт не будешь.
Крузенштерн тоже побаивался - как бы экипаж не свалила, цинга. Он надеялся раздобыть свежей провизии на Сандвичевых островах, но тамошние жители на железки уже не глядели, требуя сукно.
- А сукна у нас нет, - опечалился Крузенштерн.
Здесь корабли расстались: Лисянский увел свою "Неву" на остров Кадьяк, а Крузенштерн направил "Надежду" в порт Петропавловск-на-Камчатке. Почему не в Японию? Да по той причине, что сам же Резанов не захотел являться японцам в дурном виде:
- В таких склочных условиях, когда все перегрызлись, будто собаки худые, да еще изнуренный болезнью, я никак не могу выявить достоинства посла российского. Лучше уж на Камчатку! Там мы и разберемся - кто тут начальник, я или вы?
Вместе с русскими плыл сплошь покрытый татуировкой француз Жозеф Кабре, который женился на дочери короля Нука-Гивы, одичал, но по пьяному делу не сошел вовремя на берег, а когда очнулся, вспомнив о женах и детках, "Надежда" уже плыла в открытом океане. Этот француз и разглядел берега Камчатки.
- Мне здесь нравится, - сразу заявил он.
Странное желание! Может, после Нука-Гивы и Камчатка кажется раем этого я не знаю, но об этом желании Жозефа Кабре посол Резанов доложил лично русскому императору.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Резанов сразу же съехал на берег, никак не желая вмешиваться в дела корабельные. Павел Иванович Кошелев, генерал-майор и тогдашний начальник Камчатки, решил сразу же "образумить" бунтовщиков-офицеров, явив перед ними свою грозную силу - солдат гарнизона, а графа Толстого, яко главного заводилу и матерщинника, отправили в Петербург, дабы служил в полку и далее. Резанов из штата посольства Толстого сразу же выключил:
- Для вас, граф, ничего нет на свете святого, и я вынужден сообщить в Петербург, что вы еще на Сандвичевых островах решили остаться ради голых красоток, об отечестве мало думая. Уезжайте прочь, дабы не осквернять своим присутствием даже эти несчастные окраины матери-России. Вон!