Так полгода прошло. Прослышала Лисавета, что родители подыскали ей в женихи какого-то богатого лесоторговца из Нижнего, который после Пасхи должен приехать и к себе ее забрать. Два дня она плакала, а потом собрала узел и побежала к Петру в Торбеево. Ночь уже была. Петр, родители и братья его младшие все спать легли. Тут стук в дверь. Мать Петра открыла, смотрит — Лисавета на пороге, вся от снега мокрая, волосы ветром разметало, лицо горит. Спрашивает Петра. Вышел к ней Петр, а Лисавета ему на грудь без сил упала и говорит сквозь слезы:
— Бери меня, Петя, в жены сегодня, а то завтра поздно будет! Отец хочет насильно в жены отдать купцу нижегородскому!
А Петру страшно, как же против воли родительской ее замуж брать? У Лисаветы отец строгий, и четверо братьев старших — такое не спустят. Положил Петр Лисавету спать на сундук, а сам наутро, как только солнце встало, сел на коня и в ее село поскакал. К отцу Лисаветы пришел и говорит — так мол итак, ваша дочь у меня, что делать будем?
Отец Лисаветы братьев ее позвал и двух приказчиков из лавки, чтобы они в Торбеево поехали и Лисавету привезли. А Петру приказал остаться, да так грозно на него посмотрел, что тот ослушаться не смел. Сидит Петр в сенях, даже слово боится молвить. А отец Лисаветин напротив него сидит и книгу конторскую правит. Так и молчали два часа. Только слышно было, как часы с кукушкой на стене тикали.
Как полдень минул, во двор сани въехали, а на них братья сидят. Лисавету держат, чтобы не убежала. Лисаветин отец на порог вышел: в рубахе красной, в накидке меховой и в черных сапогах смазных (не лапотник был — купец!). Лисавете ничего не сказал, а только рукой махнул своим сыновьям: «Ведите ее в дом, для разговора!» — а Петру на ворота указал. Лисавета, когда мимо Петра проходила, посмотрела на него и так молебно руки протянула, да Петр только глаза отвел и быстрее с ее двора побежал. Сам не помнит, как в Торбеево добрался. Приехал, в сено забрался и три дня там пролежал, от стыда и горя.
А как через три дня вышел к людям, рассказали ему друзья-товарищи, что за Лисаветой купец приехал из Нижнего. Только свадьбы они не сыграли. Лисавета в своей светелке петлю из пояса узорчатого сделала и на ней повесилась той же ночью.
Стал с того дня Петр пить горькую, работу забросил. Думал он сперва Лисаветиного отца убить. Два раза в торговое село собирался, да с полдороги каждый раз поворачивал, как хмель у него из головы выходил. И на себя руки наложить не получалось. Страшно в сырую землю мертвым ложиться, червям на прокорм, в двадцать-то лет с небольшим. Да и грех это — хуже убийства, не замолишь!
Так год прошел, потом другой. Вроде Петр образумился, пить стал меньше, только еще нелюдимей стал, и заказов брал мало, лишь бы прокормиться. Из избы все его братья разъехались, женились и свои дома построили. Остался Петр с сестрой-перестаркой да с родителями. Живет он с ними, а как будто его и нет — завтракает молча, за ужином тоже слова не молвит. А разговаривает только сам с собой, когда за работой сидит. Не разобрать, что говорит. Разве что слышно иногда, как он себе под нос бормочет: «Лисавета, Лисаветочка моя, лисонька рыженькая, страдалица невинная…»
К тому времени отец его, Иван Голотеев, совсем от старости ослеп. Рукам работы нет — так стал он языком болтать, про жизнь свою рассказывать. А и вправду, было о чем рассказать! Много он по нашему краю ездил — и со своим дедом, и с отцом, а после и один. Рассказывал Иван, каких зверей и птиц он резал, как дерево выбирал, пилил, доски делал. Много и небылиц говорил: про волшебное серебряное долото, что само режет, про краску заморскую, которая до полудня красная, в полдень оранжевая, на закате желтая, ночью зеленая, а следующим утром снова красная, про медный гвоздик, который ежели поверх окна в избе вбить, будет все тебе рассказывать, что в избе происходит, и много еще чего такого. Я вам потом про это расскажу, а сейчас лучше послушайте, что с Петром дальше случилось.
Бывало, придет отец к Петру в сарай, сядет на солнышке и давай свои байки рассказывать, пока Петр работает. Что для ремесла полезно, Петр запоминал, а небылицы пропускал мимо ушей. Одну только запомнил крепко — про живое дерево.
Есть, говорил Иван, в лесу, в самой чащобе, дерево — с виду обычное, только скрипит оно иначе под ветром, будто голосом человеческим стонет. Если его в лунную ночь срубить и маленького человечка из него до восхода солнца выточить, может получиться ребеночек, мальчик или девочка. Как солнце взойдет, оживет ребеночек, заплачет, есть попросит. Тут его надо покормить и тут же плеточкой наказать, чтобы не баловался. И потом три года каждый день пороть, спуску не давать, для науки. Вырастет послушненький, будет родителям на радость, в старости помощник и утешение.