–Ты чего, спокойно, дедуль… я ухожу… – он развел руками, показывая, как убирает нож. – И ты уходи отсюда, пока живой…
–Не сомневайся, – ответил Маккензи, глядя, как амбал, пятясь, исчезает за углом. – Даже не сомневайся в этом, чертов ублюдок.
Он сунул пистолет в кобуру и, собрав листовки, поспешил прочь – ковыляя и сплёвывая кровавую пену. Подагра обострялась к ночи, колени опухали так, что он не мог самостоятельно дойти до туалета – лежал в кровати, стараясь не обоссаться и рассматривал потолок. Врачи рекомендовали сбросить вес, но Маккензи не представлял себя на беговой дорожке – с больными коленями и пивным животом. Ему было всего лишь сорок – он все еще верил в мази, которыми жена смазывала его перед сном. И, как только, боль утихала и намечалось улучшение, он снова откладывал лечение в долгий ящик и носился всюду, как сумасшедший.
“К ночи ты будешь выть от боли, как твой волк” – сказал ему Мясник, брезгливо, в спину, как будто катился следом на своей каталке, разглядывая медвежью перевалочку Пола.
“Колени раздуются, как шары и ты не сможешь больше идти по следу. Те парни, которых ты припугнул стволом, они не отступятся, ты ведь понимаешь это? Молодняк, стая, им нужна кровь такого, как ты – забитого старого волчары, который задел их самолюбие, унизил их – указав им место”
Маккензи оглянулся – улочка была пуста. Он петлял среди развалин, стараясь запутать след – но какой в этом был толк, если тот долговязый патлатый хрен по имени Генри выдаст все, как на духу. И те бритоголовые ребята будут искать его у моста, в доме татуировщика по кличке Гвоздь.
–Других зацепок у меня нет, – сбивая дыхание, сказал Маккензи. Пот градом катился по его лицу, и он то и дело протирал усталые глаза. Солнце палило в спину, прожигая в ней дыру и Маккензи чувствовал, как закипает кожа на затылке. Воду он так и не раздобыл и все, что ему оставалось – только идти вперед. Патлатый сказал, что видел красную машину пару дней назад, а это значило, что Аня Климко и Мирра Пател обзавелись приличной форой.
“Ты не догонишь их – посмотри на себя, еще пару миль и тебя свалит инфаркт”
–Не догоню, – ответил Маккензи своему проводнику в инвалидном кресле, – но этого и не нужно.
Все, что сейчас ему требовалось, это информация. Те детали, с помощью которых он начнет складывать паззл. И пускай информации будет немного, пускай хоть самые крохи, он сможет собрать их воедино – за годы службы ищейкой, он к этому привык.
“Будешь гнаться за этими дурехами на своих двоих?”
Глупо было надеяться на эти дурацкие игры в перегонки. Он плелся по пустынным улочкам песчаного квартала, утопая в песке, а красный автомобиль Мирры Пател, наверняка, уже был далеко за мостом. Но, даже если бы Маккензи удалось нагнать этих женщин сейчас, что бы он смог предложить им – не зная о них ровным счетом ничего, кроме той поганой чуши в долбанных отчетах. Сейчас ему нужна была информация об Ане Климко. Насколько хороша должна быть шестнадцатилетняя девушка, чтобы организовать целую террористическую сеть в Европе и втянуть в свои игры взрослых, состоявшихся людей?
Так что Полу Маккензи ничего не оставалась, кроме как переть напролом. И он пер, таким уж упертым копом он был. Ему понадобилось три часа и двадцать баксов, чтобы отыскать дом татуировщика у самого моста. Солнце к тому времени побагровело, а по небу потянулась дымка – предвестница песчаной бури.
«Солнце скоро сядет, – подумал Маккензи, – но стемнеет здесь гораздо раньше, как только ветер поднимет пыль и песок. Мне нужно будет где-то переждать эту ночь»
Он посмотрел на дом Гвоздя. Одноэтажная развалина с косой залатанной крышей и, заколоченными фанерой, окнами. Входная дверь была выкрашена в красный – еле держалась на заржавелых петлях. Маккензи подошел к двери и прислушался – внутри было тихо. Он поправил пистолет за поясом и постучал.
–Гвоздь, ты там? – крикнул он, и снова постучался в дверь кулаком.
–Какого хрена долбишь? – послышался сзади голос и Маккензи развернулся, схватившись за рукоять глока. Перед ним стоял худой человек – заросший клочковатой бородой и с волосами, заплетёнными в некое подобие дредов. Человек был одет в шорты и майку, и Маккензи заметил, что руки и ноги его сплошь покрыты татуировками.
–Ты Гвоздь? – спросил Маккензи, все еще держась за ручку пистолета.
–Возможно, а ты кто такой, и какого хера светишь тут стволом? Отойди, – человек прошел к двери и достал из кармана связку ключей. Отпер дверь и поглядел на Маккензи. – Говорить пришел? Заходи.
Внутри было накурено и душно. Гвоздь прошаркал к столу, зажег керосинку и подвесил ее на крюк под потолком. В доме творился кавардак – у стены стояла погнутая раскладушка, заваленная какими-то вещами, рядом с ней ютился небольшой столик, захламленный грязной посудой, а в углу копились пустые бутылки из-под пива. В этой лачуге была еще одна комната, дверь в которую оказалась заперта. Около запертой двери стоял небольшой холодильник, к дверце которого на серую клейкую ленту были приклеены стрелочные часы. В болтающемся пятне света от керосинки, весь этот дом выглядел какой-то странной декорацией из старого кинофильма, какие крутили в полночь по кабельному ТВ. Так, по мнению европейских режиссёров, жили убогие социалисты, променявшие политику потребления на убеждения старых бородатых маразматиков. И, судя по всему, эти чертовы режиссёры оказались правы.