–Чертовы крахоборы! – сказала Мирра, ударив по рулю. – Ты куда?
Аня обернулась и пожала плечами:
–Никуда. Хотела подышать.
–Там нечем дышать.
–Что случилось? – Аня отпустила ручку двери, поглядев на Мирру. Бинт, которым они перемотали ей рану на голове, стал грязным, а кровавое пятно просвечивало через несколько марлевых слоев.
–Ничего, – отмахнулась та, – я просто устала.
–Тебе нужно поспать.
–Нет, – Мирра мотнула головой. – Нам нужно найти проводника до темноты. Я оставила детей ради этого, надеюсь, ты помнишь?!
–Что сказали эти… – Аня посмотрела на разодетых в яркое тряпье оборванцев. – Люди?
– Эти? Эти хотели денег за какую-то бесполезную информацию, – она покачала головой. – Я думала индусы помогают друг другу. По крайней мере я привыкла видеть такое в общинах в Европе…
–Это резервация, Мирра. Тут все по-другому.
–Да, – согласно кивнула Мирра. – Кажется, в таких местах люди должны держаться друг за друга. Но они… тут, как звери.
Мирра дернула ручку скоростей и Фиат покатил по песку. Эта часть резервации, зажатая между мостом и территорией Чистых, напоминала Ане прослойку между сгоревшими коржами. Когда она была ребенком, тут шли бои между Чистыми и сопротивлением – Альянс поддерживал повстанцев и поэтому тем удалось отбить несколько кварталов. Аня помнила их – они высыпали на улицу из своих грузовых машин, дикари с перемотанными арафатками лицами. Джинны, как называли их местные жители. Они принялись бить витрины магазинов и вещать в громкоговорители, чтобы люди выходили из домов для построения и переклички. Аня тогда была в школе, ей было двенадцать – она носила учебники в черном пакете из-под обуви и красилась маминой помадой. Ее увели в машину, как и многих других женщин, и повезли через пустыню в бункер, где она провела следующие четыре года, в качестве рабыни. Все было так – прослойка между сгоревшими коржами. Для многих это место являлось таковым. Особенно для тех, кто не вернулся из бункеров Омеги.
Они добрались до перекрестка, когда их машину окружила толпа галдящих детей. В вылинявших майках, в сандалиях на босу ногу, они облепили Фиат со всех сторон, просовывая руки в приоткрытые окна.
–Господи, – Мирра остановила автомобиль, растерянно глядя на Аню.
–От этих будет больше толку, – ответила та и сняла темные очки, – чем от твоих индусов.
Она опустила ручку двери и вышла на улицу, к детям. Они расступились перед ней, как подданые перед королевой и Мирра заметила, как Аня держит подбородок – высоко, точно пику.
–Надо же… – Мира заглушила мотор и тоже вышла из салона.
–Тёть, дай доллар, – сразу же заканючили несколько детских голосов, но Мирра не обратила на них внимания.
–Кто из вас знает… – послышался голос Ани, но он потонул в детском гомоне. И тогда она подняла руку, чтобы привлечь внимание. – Кто из вас знает, где нам найти проводника?
–Ясное дело, где – на рынке, – сказал бритоголовый мальчишка хрипатым, прокуренным голосом.
–Знаешь, где это? – поинтересовалась Мирра.
–Конечно знаю, могу проводить.
–За деньги? – уточнила Мирра.
–Конечно. Десять баксов.
–Садись, – кивнула Мирра на заднее сидение и глянула на Аню. – Ты тоже.
Они влезли обратно в салон и Мирра нажала на клаксон, чтобы дети расступились и дали ей дорогу. Мальчишка влез на заднее сидение – Аня посмотрела на него в зеркальце заднего вида. Призрак индейца сидел рядом – откинувшись на спинку, в белой майке, залитой кровью. Она запомнила его таким – хрипевшим на диване, с лезвием, торчавшим из распоротого горла.
–Ты же знаешь, что садиться в машину к незнакомым людям плохо? – не поворачиваясь, задала вопрос Аня.
–Знаю, – ответил мальчуган.
–И чего тогда?
Он пожал плечами. И протянул руку:
–Десять баксов.
Мирра усмехнулась и достала два смятых пятака. Сунула в мальчишечью ладонь.
Нас окружают одни проводники, подумалось ей.
– Ну, давай, показывай, где тут теперь рынок, – сказала Аня, глядя, как паренек прячет деньги в карман.
–Налево, до следующего перекрестка, а там через дворы, – он помолчал. – Ты сказала – “теперь” … жила тут раньше?
–Жила, – кивнула Аня. – Когда-то давно…
Мирра развернула машину на перекрестке и они покатили вниз, по засыпанной песком дороге. Справа, отгороженная кривым чугунным заборчиком, потянулась унылая, высушенная солнцем, аллея. Когда-то по ней гуляли влюбленные – местные называли ее тенистой, потому что тут росли развесистые платаны, загораживающие своими ветвями солнце. Из динамиков на столбах неслась тихая музыка, и цветы пестрели на клумбах, возле которых, словно стражники, стояли гипсовые статуи горнистов. Теперь от этой красоты не осталось и следа – только песок и пеньки от деревьев, торчавшие из него кривыми зубьями. И это увядание чувствовалось в резервации во всем, в каждой молекуле этого песчаного мира – иногда людям, приезжавшим сюда впервые, становилось от этого трудно дышать. Резервация хватала их за горло – костлявая королева-мать, выебанная пузатая сука, с оскалом во все свое желтушное лицо. Хватала крепко и уже никогда не отпускала.