–У меня нет детей, – пожав плечами, ответил он. И подумал о том, что не оставит после себя ничего, кроме снимков в пыльном альбоме.
–Вот как, – кивнул сам себе водитель и вернулся к дороге. – Резервация вымирает. Скоро ее не станет совсем, только голые пустоши. Песок заметет здесь все. Можешь завести себе тут бабенку и она родит тебе выводок щенят.
–У меня есть жена… просто не сложилось, – сухо ответил Маккензи.
–Ясно. Ну, это, блядь, проблемы известные там, за стеной. Чем лучше жизнь, тем сложнее завести спиногрызов. Понимаю тебя, мужик. Ладно.
Маккензи захотелось ударить водителя с размаху. Но он только с унынием посмотрел в окно. Когда они проезжали КПП, он заметил трупы людей на тротуаре. Солдаты стояли над ними и курили, а те, босоногие, лежали, как тени. И все это было облито ослепительным солнечным светом. Как будто сам господь благословлял Чистых на такие деяния – даровал им свет и тепло в этих заблудших краях. А они платили ему, чем могли.
“Жертвоприношения?” – спросил сидевший рядом Мясник. Он потер щетину и улыбнулся. А с его квадратного подбородка стекала дебильная слюна.
“Ну, а что еще могут эти пещерные люди, да? С помощью палок и камней запугали остальных и теперь считают их за свой скот. И режут во имя своего божества. Не так ли? Это резервация – разве не так ты говорил, когда был молодым копом без свиного брюха? Это место, где один только скот. Рабы и их погонщики с плётками. Нечего жалеть этих людей, так, что ли?”
Маккензи откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Ему казалось он не выберется из этой передряги. Резервация не прощала тех, кто смог пережить свидание с ней. Она помнила свои обиды до самого конца.
– Долго еще? – спросил Маккензи не открывая глаз.
– Почти приехали, лейтенант, – ответил солдат.
Они и, правда, почти приехали. Улочки сужались, а людей в камуфляже становилось все больше. Безликие тени войны – они почти как те, которые лежали на тротуаре у КПП – были одними из многих, кого не запомнит этот быстротечный мир. Но, в этой круговерти жестокости и хаоса, в самой ее сердцевине, лучше было быть погонщиком, чем скотом – это понимал каждый из тех, кто взялся за автомат и примкнул к Чистым.
Скрипучий джип, раскачиваясь, свернул в проулок и, протиснувшись между домами, вырулил на широкую площадь, засыпанную песком. Посреди площади стоял высохший фонтан – а дальше, за ним, высилось, подобно великану, гранитное здание с колоннами. Стояло уверенно, посреди всей этой разрухи и тлена, опираясь на свои массивные мраморные столбы, блестящие в свете солнца. К широкому его крыльцу вело полсотни ступеней, а над высокими дверьми красовался герб – серп и молот в обрамлении пшеничных колосьев. У дверей дежурили несколько солдат с ружьями – Маккензи заметил у них на шее спущенные с лиц респираторы.
МИРОВОЙ СУД СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК – гласили тяжелые, металлические буквы над входом. Суд, который вершил судьбы людей в тоталитарном государстве. Ломавший, калечивший человека до самого конца. Приговоры тут выносились пачками: имена людей здесь были просто бумажками, которые комкались и выбрасывались в огонь сразу, как только судья выносил приговор – сгноить в лагерях или расстрелять за углом, без разницы. Это здание было адом, а теперь Чистые сделали его своим дворцом. Или форпостом. Или, бог знает, чем еще.
Джип остановился и солдат, сопровождавший Маккензи, с ухмылкой предложил ему пройтись. Как будто проверял на прочность – как любопытный мальчишка, топивший котенка в тазу, он хотел узнать, насколько сильно Маккензи хотелось жить. Они пересекли заваленную песком площадь и Маккензи остановился у подножия лестницы, беспомощно глядя на каскад гранитных ступеней, тянущихся, казалось, к самому солнцу.
–Спускаться всегда легче, чем подниматься, не так ли? – спросил солдат и зашагал наверх.
«Спускаться в расстрельный подвал? – хохотнул мясник. – Туда ты полетишь кубарем, будь уверен»
«Тебе уж точно здесь не подняться», – зло подумал Маккензи и, стиснув зубы, потащился по ступеням наверх. И с каждым его шагом боли становилось все меньше. А когда он поднялся к высоким дверям, ее и вовсе почти не осталось.
–Идем, – сказал солдат и дежурившие у дверей охранники отворили перед ними тяжелые деревянные створы.
Холл внутри был просторным и пустым – все казалось мертвым здесь, замурованным в холодный гранит. Поодаль, вились на второй этаж две лестницы – красивые керамические балясины с перилами, словно руки в шелковых рукавах, обнимали эту звенящую, пропахшую пылью, тишину, как будто мать своего погибшего сына. Солдат повел Маккензи на второй этаж – кованные каблуки его военных ботинок гулко стучали по мрамору, разносясь эхом по всем закоулкам здания.