–Генерал, – кивнул Маккензи, чуть склонив голову. – Мне сказали, вы ждете меня.
Генерал Костеллос молчал, разглядывая замученного, грязного копа, а потом приподнялся и, сложив руки за спину, отошел к окну. Раздвинул шторы, впустив в комнату яркий солнечный свет. Маккензи заметил, что на ногах у генерала были высокие кирзовые сапоги, какие давным-давно носили солдаты Союзных республик, а теперь их показывали только в военных фильмах, которые снимали европейские кинематографисты.
–Подойдите, лейтенант, – попросил генерал и Маккензи прошаркал к окну. Там, на задней площади, строились в шеренги войска – сотни солдат копошились, как голодные мураши, и площадь казалась черной от их непокрытых голов.
–Посмотрите на этих парней, лейтенант. Они все, как один, Чистые – гордость партии, борцы за чистоту резервации, которых я, без преувеличения, могу назвать нацией. Все они скоро примут бой за свободу и за те ценности, которые мы так бережно взращивали в их головах с самого детства.
–Это что… мобилизация? – спросил Маккензи. – Но с кем вы собираетесь воевать?
Генерал Костеллос зашторил окно и предложил Маккензи присесть:
–Подагра? – спросил он, когда Маккензи с трудом опустился на стул.
–Да, но откуда?..
–У отца была запущенная форма. До сих пор помню, как он выл от боли по утрам, – генерал выдвинул ящик стола и достал коробку с сигарами, раскрыл ее и протянул Маккензи.
–Нет, спасибо, бросил, – отказался тот и генерал задумчиво кивнул. Закурил и пустил дым в потолок.
–Когда ваш фургон расстреляли, вы могли вернуться обратно – до КПП было рукой подать. Скажите мне, лейтенант, почему вы этого не сделали?
Маккензи пожал плечами:
–Мне будет трудно объясниться сейчас. Это настолько личное, что я вряд ли сумею это донести…
–Но вы пришли сюда за ответами, ведь так? – сощурившись, поинтересовался генерал.
–Так далеко я еще никогда не заходил, – сознался Маккензи.
–И можете не выбраться из таких далей, – сказал Костеллос. – Через сутки Альянс начнет войну: они вторгнутся в резервацию под предлогом агрессии с нашей стороны – убиты шестеро полицейских из-за стены, расстреляны Чистыми в своем фургоне, на подъезде к песчаному кварталу. Достойная причина, чтобы вернуть войска в резервацию, как считаете, лейтенант?
–Я не понимаю…
–Вы и не должны были понимать. Вы должны были вернуться в Голдтаун после расстрела всей вашей команды и стать живым свидетелем этой чудовищной расправы. Вы должны были стать катализатором всего – коп, всю жизнь положивший на борьбу с отморозками, лезущими из-за стены, с такими как тот Хопвельский Мясник, которого вы поймали… Вы должны были доказать целой Европе, какие Чистые безжалостные ублюдки и тем самым развязать руки людям, которые давно хотели начать эту войну.
–Но для чего Альянсу вторгаться сюда? Парламент не переживёт второй волны этого безумия…
Генерал Костеллос крепко затянулся сигарой и его слова вырвались изо рта вместе с клубами сизого дыма:
–Ответы, лейтенант, всегда чертовски просты. В резервации хранятся секреты. Ваши правители свозят сюда столько тайн, что можно подавиться, и думают, что песок все стерпит. Но дело старика Кеннинга пошло не по плану. И теперь им приходится заметать следы. Они готовы на все, чтобы мир не узнал правду.
–Какую правду? – прошептал Маккензи.
–Вы хороший коп, мистер Маккензи, думаю многие вам об этом говорили. Завтра начнется война и все здесь превратится в огненный ад. Я дам вам машину и оружие, дам координаты, – Костеллос посмотрел на Маккензи сквозь табачный дым, – и если вы готовы идти до конца, вы узнаете правду. И, если пожелаете, явите ее миру.
“Может я никогда и не был главным делом твоей жизни, а, Пол? Ни я, ни эти девчонки, за которыми ты гоняешься по всей резервации? – зашептал ему на ухо призрачный Мясник. – Может вот оно – дело, которое, наконец, принесет тебе покой? Или мне надо было скинуть тебя с того обрыва, чтобы ты сейчас пускал слюну себе на подбородок и мочился в штаны, а, Пол? И не было бы больше недосказанности. А я бы, уж поверь, нашел для себя еще множество дел…”