В смятении я почти кричу:
- Ну, тогда не нужен ты мне такой! - и выбегаю из кухни.
Останавливаюсь посреди комнаты и сама вот-вот расплачусь - от бессилия, от жалости, от того, что происходит что-то не то, а я не знаю, как надо... Из кухни доносится яростный рев - теперь уже не жалобный, а отчаянный, протестующий. Когда это кончится?! Проходит пятиминутная вечность... Наконец слышу: рев в кухне стихает, раздается тяжелое шарканье. Из-за двери - на четвереньках (это он-то, к тому времени уже умеющий хорошо ходить?) появляется мой несчастный сын, зареванный, всхлипывающий...
Я еще держусь, не бросаюсь ему навстречу, и он, изнемогая, ползет ко мне и, обхватив мои колени, начинает горько так, жалобно всхлипывать. Тут наконец-то! - пожтели в тартарары все мои "твердые установки", я опускаюсь к нему на пол, и мы плачем оба, крепко обняв друг друга.
Это слезы облегчения и радости: мы опять рядом, вместе. А минуты через две-три он уже спит, еще всхлипывая изредка во сне и долго не отпуская мою руку. Да я и сама не могла никак с ним расстаться. Я смотрела на его осунувшееся личико с размазанными по щекам слезами и впервые в жизни вдруг почувствовала огромную вину перед крохотным человеком. Ведь я была так несправедлива к нему! Он искал у меня понимания и помощи, а получил - за простую оплошность - самое жестокое наказание: от него отказалась мама. Он протестовал как мог, а я... даже не пыталась его понять, шла в своих действиях из каких-то затверженных правил, а не от ребенка и его состояния.
Пожалуй, с этого самого "урока" и началась моя материнская учеба, не прекращающаяся по сей день: я учусь понимать своих детей!
Сложная это оказалась наука. Нет возможности здесь рассказать о многих ошибках и промахах, которые допускали мы, взрослые, в общении с детьми. Нелегко было отказаться от убеждения, что мы правы уже потому, что мы взрослые, а они должны нам беспрекословно подчиняться только потому, что они дети. Еще труднее было в неудачах научиться не сваливать вину на ребят и на внешние обстоятельства, а посмотреть сначала на себя: что ты делаешь не так? И представьте себе, почти всегда причину обнаруживаешь в собственной неумелости, нетактичности, непродуманности, недальновидности. Вот еще пример.
Кто кого наказал?
То, что я расскажу, произошло не когда-то давно, а всего года три назад. Ах, в какую великолепную педагогическую калошу села я тогда при всем немалом опыте и "теоретической подкованности"! Правда, я сумела-таки из нее выбраться (опыт даром не пропал), но ведь попала же!
Дело было так. Моя пятилетняя дочь, в общем-то ласковая и покладистая девчушка, после одного моего вроде бы невинного замечания вдруг подскочила ко мне со сжатыми кулачками, топнула ногой и, сверкая глазенками, отчаянно выпалила мне в лицо:
- Ты дура! Дура! Дура! - и громко, безудержно разрыдалась.
Я остолбенела. Я не слышала от детей ничего подобного с тех пор, как меня впервые назвали мамой. Я даже не нашлась, что сделать и сказать, покраснела до слез и выскочила на крылечко. В комнате начался переполох: старшие сестры, слышавшие наш разговор, накинулись на малышку с упреками:
- Как ты могла! Маму обидела! Ты плохая.
- Да, я плохая, - слышу я тонюсенький всхлипывающий голосок, - а зачем мама сама меня обидела? А-а-а...
В первый момент я была словно оглушена и не могла ничего сообразить. Потом, как мне ни было горько, я все-таки попыталась раскрутить события в обратной последовательности: что могло привести дочку к такой нелепой дикой выходке? После чего она обозлилась?
Я всего-навсего сказала, правда весьма раздраженным тоном:
- Ну, тогда ты не пойдешь со мной на работу! - А почему я так сказала? Вспомнила: она расшалилась с братишкой и на мою просьбу: - Кончайте, ребятки, пора спать, - ответила весело:
- А мне не хо-о-чется!
А перед этим?.. И тут я поняла: что же я наделала!
Всего за пять-десять минут до скандала состоялся очень серьезный разговор между мною и всеми младшими, во время которого мы договорились, что завтра все они пойдут в библиотеку и помогут мне перенести старые журналы, а потом каждый выберет себе любую книжку, чтобы взять домой почитать. Возбужденные предстоящим удовольствием (пойти со мной в библиотеку для них всегда очень приятно), гордые доверием (они же пойдут помогать!), малыши, вместо того чтобы побыстрее улечься спать, разыгрались, расшалились... А было уже так поздно, а у меня на вечер оставалось еще столько дел... "Ах, когда же вы только угомонитесь?" - думаю я и все больше и больше "завожусь". Раздражение - плохой советчик, и я, забыв о только что состоявшемся договоре, уже не понимаю, почему ребятишки так возбуждены, и... вот, пожалуйста:
- Ты не пойдешь завтра со мной на работу!
Да это же настоящее самодурство: хочу - казню, хочу - милую. И все это ни с того ни с сего, когда человек, не только не чувствует никакой вины, но даже, наоборот, ощущает себя наиболее счастливым и гордым. Какая пощечина самолюбию и достоинству! И обиднее всего, что от мамы...
Милая моя девочка, а ведь твой внезапный бунт - не нелепая, дикая выходка, а настоящий протест против несправедливости... Какая же я действительно дура. Стоп! Но маме сказать "дура" - это же невозможно, это просто немыслимо.
Что же делать? Теперь, разобравшись во всем, я уже могу искать выход. Отступают растерянность и обида, я даже улыбаюсь сквозь слезы:
- Как же это я впросак-то попала, ай-яй-яй!
Ну а там, где улыбка, там и скорый конец всем конфликтам, это я уже давно знаю. Но до вздоха облегчения еще далеко: дочурка плачет неутешно, я тоже всхлипываю на своем крылечке. Но обе уже чувствуем себя не столько обиженными, сколько виноватыми. Обеим уже хочется примирения, но... как же начать? Я не выдерживаю первая, зову ее тихонько по имени, она приходит ко мне, и мы, перемежая слова всхлипами и вытиранием носов, друг другу признаемся в том, что обе поступили очень, очень плохо и что постараемся больше так не делать...
- Мам, - вдруг говорит моя маленькая и заглядывает мне в глаза, - мам, давай мы это никогда, никогда не будем вспоминать.
Меня поразила эта мудрая интуиция ребенка. В самом деле: кто старое помянет, тому глаз вон. Как же нам было хорошо после промчавшейся бури посидеть вдвоем на крылечке и видеть и слышать, как вечер превращается в ночь и все стихает, стихает кругом, словно успокаивается перед сном.