Надо отдать должное, и Клаймичу и, тем более, Завадскому, они не стали ничего менять, а просто скопировали один в один, вплоть до последней интонации.
"Всё правильно... Нужно высокое чувство меры, чтобы ничего не улучшать, когда не надо...".
"Дорогу жизни" я впервые услышал в лихие годы "перестройки" на "Музыкальном ринге". Была тогда такая программа на Ленинградском телевидении. И навсегда запомнил и эту песню, и те томительно долгие секунд пять тишины, которые стояли в студии, прежде чем раздались первые хлопки.
Больше публичного исполнение этой песни я не слышал никогда, но песню не забыл. И вот пришло её время... раньше, чем пришло её время... Мдя.
...Оказывается под большим портретом Ленина, меж деревянных панелей, была замаскирована дверь ведущая в комнату отдыха. Романов, по-прежнему молча, ушёл туда и, судя по донесшимся звукам, сначала высморкался, а потом выпил!
Впрочем... и хотел бы сказать, что понимаю, но нет... Вряд ли можно понять, если не пережил все это сам. А он пережил... и выжил.
Воюя.
Повезло.
...Теперь уже мама гладила меня по голове, прижимала к себе и успокаивала, говоря, что все у нас получится, что она поможет, что я справлюсь...
Справился. Незаметно с силой пережал сам себе горло... и сдержался. Отбрехивался потом волнением и усталостью. Начал жаловаться на пустую трату времени в школе. Когда столько неотложных дел.
Мамин взгляд сразу построжел, но поскольку у меня и четверок то почти не было, то она лишь напомнила, что и так "постоянно пишет записки директору, чтобы меня отпускали".
В итоге решили, что как только решится вопрос с квартирой в Москве, то будем переезжать.
- Надо с дедом поговорить, - мама покачала головой, - ведь ему же не раз предлагали перевод в московский Главк, может сейчас согласится.
Но в голосе хорошо было слышно сомнение.
"Да, деда оставлять здесь одного нельзя. В крайнем случае попрошу помощи у Чурбанова. С ним легче, чем со Щелоковым. И тем более с Романовым...".
...Хотя грешно жаловаться. "Дорога жизни", почти, примирила Романова с моим "ренегатским" переездом в Москву.
Когда Григорий Васильевич вернулся "из под Ленина" на лице у него особых эмоций не было.
- Хорошая песня... - спокойным голосом констатировал он, опять усаживаясь за стол, - а кто поет?
- Это наш солист... записал. А так хотели узнать ваше мнение... кому петь...
- Ну, не Сенчиной же, - криво усмехнулся всесильный хозяин города трех революций.
"Понятно... не отошел еще...".
Я позволил себе лишь намек на улыбку и поспешил заверить:
- Для Людмилы Петровны я написал две другие песни, а эту, мне кажется, очень органично исполнил бы Михаил Ножкин, - выдал я домашнюю заготовку.
- Ножкин... Ножкин... - наморщил лоб Романов.
- "Последний бой - он трудный самый..." - напел я.
- А... - сразу вспомнил тот, - ну, может быть...
Упоминание сразу о двух песнях для Сенчиной, тоже благотворно сказалось на настроении Первого секретаря.
После этого, мою историю о "знакомстве" с банкиром-итальянцем и последующих событиях, он выслушал, хоть и молча, но с нескрываемым любопытством.
- А после этого моего мнения никто особенно и не спрашивал, просто сказали, что нужно переезжать, - я виновато пожал плечами и преданно уставился на Романова.
Григорий Васильевич поразмышлял, мысленно сделал какой-то вывод и спросил:
- С чем у тебя там ещё кассеты? Ставь, давай... послушаем... - потом снял трубку одного из многочисленных телефонов, - Зина, горячий чай пусть нам(!) принесут...
В пятницу, 20 октября, меня вызвали в кабинет директора прямо с урока физики.
Директор с каменным выражением лица кивнула мне на телефонную трубку, лежащую на ее столе, рядом с аппаратом:
- Возьми...
- ...Витя, сейчас к школе за тобой подъедет машина и срочно в аэропорт. У тебя сегодня вечером запись на "Мелодии". Ты должен успеть в Пулково на рейс в 13.25, твой билет будет у водителя, - уже хорошо знакомый мне помощник Чурбанова - подполковник Зуев, выдавал инструкции по телефону четко и быстро.
- Я все понял, Николай Константинович. Сейчас выхожу во двор и жду машину, - пытаюсь копировать манеру подполковника.
- В Шереметьево тебя встретят. Вопросы есть? Действуй.
Трубка разразилась короткими гудками.
- Анна Константиновна, можно я сегодня уйду с уроков? Меня в Москву вызвали...
- Да, мне сказали... - директриса пыталась сохранять невозмутимость, - иди.
Черная "Волга" уже ждала в школьном дворе.
Дом. Звонок маме. Сумка через плечо. Завывающая сирена. Пулково.
"Волга" выезжает прямо на взлетное поле и подкатывает к трапу.
Удивленно-уважительный взгляд симпатичной стюардессы и место в первом ряду.
Когда симпатяга, в "аэрофлотовской" форме и кокетливо сдвинутой на бок пилотке, принесла напитки я схохмил анекдотом:
- "Стюардесса говорит: - Так, всё, всё... Успокоились, успокоились, это всего лишь воздушная яма была... Что с тобой? Отпусти кресло, всё нормально! Вдохни поглубже.... А ты поменяй штаны. Так бывает, но всё уже закончилось! Успокоились? Ну и молодцы... Теперь пойду успокаивать пассажиров!".
Мой сосед - солидного вида мужчина в сером костюме и тяжелых роговых очках, от смеха даже начал икать!
Отсмеявшись, стюардесса икоса бросает на меня заинтересованный взгляд.
"А ведь постарше Веры будет! Хорошо, что дома успел школьную форму на джинсовый костюм сменить...".
И я улыбаюсь ей в ответ.
6
Ну, даже не знаю... Чё-то "маститым коллегам" я совершенно не нравлюсь. Никому.
Из "Шереметьево", на очередной черной "Волге" с номерной серией "МКМ", что в народе расшифровывалось как "Московская краснознаменная милиция", меня сразу отвезли на "Мелодию".
Если быть точнее, то не на наш "советский звукозаписывающий гигант", а в... церковь. Самую настоящую, но точно не православную. Здание было сложено из старинного красного кирпича, у него были большущие красивые витражные окна и дополнялось это великолепие высокой колокольней с четырьмя острыми башенками.
Вывеска на проходной сообщила, что мы входим в здание "Всесоюзной студии грамзаписи Всесоюзной фирмы "Мелодия" - о, как! Ни больше и не меньше. Два раза "Всесоюзной"! ФИРМЫ!.. Мдя...
Бдительная тетя на проходной проверила служебное удостоверение сопровождавшего меня водителя "Волги", куда-то позвонила и через пару минут за мной "прискакал" лохматый парень в вытянутом свитере и мятых брюках. Он окинул меня любопытным взглядом и протянул руку:
- Владимир! А ты значит, Виктор?
Я изобразил приветливость, кивнул и пожал слабую кисть.
Мой молчаливый водитель коротко сообщил:
- Буду ждать.
Чем вызвал очередной заинтересованный взгляд "встречающего Владимира".
"Ух, ты! У меня что теперь персональный "ментовоз"?!"...
...Пока шли по длинному коридору и поднимались на второй этаж ("- Малая студия у нас там, а в "большой" на первом пишутся хоры и оркестры"), я был проинформирован, что студия грамзаписи, расположена в бывшей англиканской церкви.
- Хорошее место здесь... Располагает к творческому процессу, - многозначительно закатив глаза, подытожил лохматый "философ".