Она оглянулась на сидящих в гостиничном холле неподалеку от той самой двери Марчелло и Витторио. Оба «эльфа» были непривычно молчаливы и угрюмы, Малареда даже позабыл о своих орешках, а Спинотти методично притопывал ногой по темно-красному ковровому настилу, разглядывая свои туфли.
— Нет, синьор, я хотела бы поговорить. Сама. Он уже сможет разговаривать?
— Да, сможет.
Фредерик посторонился.
Женщина ступила в номер, не желая признаваться даже самой себе, как ей жутко. Столько лет…
Чезаре полулежал на той кровати, с которой еще несколько часов поднялся похищенный им Эфий. Смуглое лицо его было синюшного оттенка, и в полутьме он напоминал поднявшегося из гроба упыря, а черное одеяние только усугубляло это сходство.
— Че коса хаи фатто… — проговорила Джоконда по-итальянски. — Что же ты наделал, Чез…
— Ио нон ме не пенто, — буркнул тот.
— Ты не жалеешь, — горько повторила она, морщась и присаживаясь на край стола. — Ты ведь уничтожил всё, разом… Все эти годы… Я догадываюсь, с чем это связано, но чтобы так? Объясни, если сможешь!
Чезаре помолчал, презрительно жуя губы.
— А надо? — наконец спросил он с вызовом.
— О, Мадонна!
Джоконда запрокинула голову, чтобы слезы закатились обратно и не побежали по щекам. Лучше бы все это было ночным кошмаром. Но она уже и щипала себя, и впивалась ногтями в ладони, и закусывала губы. Боль была, но блаженное пробуждение не наставало…
— А ты думаешь, каково мне было видеть, причем видеть каждый день, все эти двадцать лет, как ты умираешь? Поставь себя на мое место и подумай, что чувствовала бы ты. Сначала иллюзии и полный уход от настоящего мира. Джо, да ты сама стала монашкой! Двадцать лет, Джо, двадцать лет как он сам угробил себя, а расплачиваешься ты.
— Тебе не должно быть до этого дела! — вспыхнула женщина, и он оторопел, потому никогда еще не видел ее такой, хотя знал, перед кем она была сама собой, без притворств. — Я никогда не давала тебе ложных надежд! Ты чужой мне, Чез! Ты не мой человек, а я не твой. Я люблю тебя, черт побери, как друга, как старого товарища, коллегу. Может быть, даже как брата — я не знаю, у меня никогда не было братьев, но может быть, как брата… Но я не могу раскрыться перед тобой, как не могу никого убить, понимаешь? Это что-то свыше, оно сильнее меня! Мне никто это не внушал, никто меня не гипнотизировал. Прости за откровенность — да я просто не смогу спать рядом с чужим мне мужчиной! Не смогу! И ты напрасно лез мне в душу все эти годы, напрасно притворялся голосом здравого рассудка. Ты причинял мне еще большие страдания, Чез, а мне и так было несладко. Ты вторгся на запретную территорию. Ты шантажировал меня благополучием Луиса, а это уже слишком!
Чез резко выпрямился и почти закричал:
— Да! Я пытался достучаться до твоего помраченного разума и использовал при этом любые возможные средства! Но ты настолько рехнулась, что даже воспитание мальчишки было для тебя чем-то второстепенным…
— Это ложь!
— Это правда! Ты жила прошлым, перекатывала его, как старый мулла четки, упивалась своими страданиями. И все это происходило на моих глазах. По-твоему, я должен был сидеть и бездействовать?
— Да. Ты должен был сидеть и бездействовать. Как бездействовали Марчелло и Витторио. Для меня ты ничем не ближе них! Я не давала тебе никакого права…
Он перебил ее, в ярости ударив кулаком по кровати:
— Я сам беру права, когда считаю необходимым!
— И за это ты поплатишься блокировкой памяти, — грустно констатировала Джо.
— Да хоть блокировкой жизни. Мне все равно! Лишь бы не видеть всей этой паранойи с астралами, альфами и омегами и остальным мракобесием! Я ничего не делал, пока фондаторе не пошел у тебя на поводу и не стал подыгрывать с поиском умельцев ВТО.
— Это ты уничтожил отчеты в Элизиуме… — в голосе Джоконды прозвучало утверждение.
— Безусловно.
— Я не думала на тебя. И никто не думал… Но зачем ты похитил Эфия и зачем хотел отправить его на Клеомед?
Он шумно выдохнул воздух:
— Ты и правда ослабела разумом… Да затем, что когда из этого дурацкого плана с Омегой ничего не выйдет — а из него точно ничего не выйдет, потому что это мракобесие! — ты окончательно пропадешь. Я не хотел твоего разочарования и твоей гибели. Уж лучше бы ты жила надеждой отыскать пастушка, тогда у тебя хотя бы оставалась цель…
— Это глупо.
— Как все, что делали вы с фондаторе Калиостро, ухитрившись вовлечь во все это даже самого президента…
— Ты смеешь оценивать поступки синьора?!
— Да, я смею оценивать его поступки. Наверное, он уже слишком одряхлел для своей должности…