Чтобы проверить это, Ноиро запрыгнул на подоконник, перебрался на стол и, не схлопотав за это никакого наказания, решил снова полетать. Хороший сон! Попробовал бы он вести себя так же наяву!
— Ма-ма! Ма-ма-ма! Мама! — хохотал он, то взлетая к потолку, то пикируя на пол.
С таким же успехом Ноиро мог бы разговаривать с солнцем или звездами.
И вот в один из пируэтов его неудачно занесло и швырнуло на плиту. Мальчик смутно ощутил раскаленную кастрюлю и, поддавшись инстинкту, отпрянул. В тот же миг мама повернулась к плите. Оба они вздрогнули, как от удара током, и Ноиро понял, что каким-то невероятным образом очутился внутри огромного, как надутый воздушный шар, маминого живота.
Звуки вернулись. Все, что происходило снаружи, сюда доносилось глухо и слабо. Кажется, мама там что-то мурлыкала себе под нос. Зато здесь, внутри, было очень шумно, как обычно у нее в кастрюлях: что-то ухало в однообразном такте, что-то поскрипывало, булькало. И большую часть пространства занимал едва различимый в потемках кокон.
— Ой! — сказал Ноиро и, пригнувшись, заглянул сквозь стенки кокона.
Перед ним вниз головой в мутноватой жидкости не то лежал, не то висел младенец. Визит брата разбудил малыша, и он — она! — спросонья брыкнула маму пятками под ребра. Ноиро успел различить, как нечто длинное и тонкое, похожее на шланг, закручивается на шейке у еще не родившейся девочки тремя петлями.
Снова разряд — и Ноиро открыл глаза в своей комнате. Он помнил все так отчетливо, будто не спал.
«Получается, я родился во второй раз!» — засмеявшись, подумал мальчик. И еще он решил подождать, когда «оттает» онемевшая нога, а потом пойти к маме и рассказать ей этот презабавный сон. Они ведь все время спорили с папой, кто должен родиться. Хотя и Ноиро, и отец фантазировали о братике, теперь мальчик мог бы порадовать маму ее возможной — пусть хотя бы только во сне — победой.
— Мама, привет! — сказал он, морщась от неприятных укольчиков, щекотливо бегающих в ноге. — А мне приснилась сестренка.
— Ты же хотел брата! — лукаво прищурилась мама.
— Хотел, но приснилась сестренка.
— Да? И какая она?
Ноиро прислонился к стене и почесал затекшую спину о холодный кафель.
— Не знаю, там у тебя темновато было.
Лицо мамы вопросительно вытянулось:
— Где «там у меня»?
— В животе. Я видел только, что это девочка.
Она усмехнулась и качнула головой:
— Ну и сны тебе снятся, однако же!
— Это от голода, — серьезно уверил ее Ноиро. — А может там быть какой-то тонкий шланг, который закручивается у них, у малышей, на шее?
— Шланг? — растерянно переспросила Гайти Сотис, наполняя его тарелку ароматным супом. — Приснится же тебе, фанта…
Вдруг она побледнела, как будто внезапно о чем-то догадалась. Это позже, сопоставив ее реакцию и рассказ отца о случае семилетней давности с умершей бабушкой их друзей, повзрослевший Ноиро сможет предположить, что мама вспомнила тот эпизод в гостях, а оттого заволновалась. В обычном состоянии она в мистику верила едва ли — по крайней мере, в бытовую-обиходную. Но теперь, когда чувствительность душевная развилась у нее до предела, госпожа Сотис стала почти суеверной.
— О, святой Доэтерий! — прошептала она. — Пуповина?!
И бросилась звонить своему врачу. Ноиро побежал было за нею, но его изгнали и отгородились дверью.
Вечером мальчик, не на шутку встревоженный маминым поведением, подслушал их разговор с папой.
— Я ничего в этом не понимаю, — приглушая тон, говорил отец. — Что такого будет, если эта пуповина обовьется?
— Мне сказали, что если один раз, то может сама соскользнуть, а если два, то… — она всхлипнула, — то ребенок задохнется…
Отец помолчал.
— Но меня уверили, что я зря так убиваюсь. Это бывает очень редко, а с нами все в порядке.
— Но ты сказала им, чтобы…
— Конечно! Они будут наблюдать. Чувствую себя дуррой совершенной. Я переполошила сегодня весь наш центр…
— Это их работа…
— Да! Каждый день слышать истерики беременных дур с тяжелой формой энцефалопатии! — она принужденно засмеялась.
— А это еще что за «патия»? — насторожился Эрхо Сотис.
Она махнула рукой:
— Да шучу я!
— Но ты же не с потолка взяла свои страхи!
— Да вот именно, что с потолка! Не могу же я доказывать им, мол, боюсь, потому что это приснилось старшему сыну! Меня после этого вообще перестанут воспринимать всерьез!
— А ты им скажи, кто ты. Скажи, что ты доктор математических наук и только неделю как перестала преподавать.
Гайти Сотис засмеялась по-настоящему: