- Ты не переживай, я в самолете приду в себя, соберусь. Просто дома еще и Татьяна… мне страшно оставлять ее одну.
- Как она?
- Плохо, Вить… совсем плохо. Не знаю, как жена переживет все это. С ней сейчас сестра осталась, но…
- Может, позвонить Львовой, пусть тоже подъедет?
Я думаю еще насчет Брежневой, но сразу отбрасываю мысль. Она точно не поможет. А все остальные наши женщины разъехались и будут в Москве только завтра - послезавтра.
- Нет, не стоит. Вряд ли она сегодня захочет видеть кого-то. Может быть, завтра…?
Подходит Сергей Сергеевич, говорит, что нам пора заходить в самолет. Александр Павлович кивает ему, растерянно оглядывается в поисках своего багажа. Кажется, он даже не помнит, доставал ли его из машины. Кто-то из ребят бросается помочь, я в это время подвожу отца Веры к ступенькам трапа, поддерживая за локоть. Он послушно переставляет ноги, но мыслями где-то далеко. Мужчина явно не в себе, и как он перенесет предстоящие испытания, я даже не представляю. Впереди ведь еще опознание тела в морге…
Салон Ила разделен на несколько отсеков, и в том, где мы располагаемся, кресел тридцать, не больше. Судя по размеру и компоновке пассажирских кресел, между которыми размещены еще и удобные столики, этот борт принадлежит специальному авиаотряду. Мы с Александром Павловичем усаживаемся рядом, охрана занимает кресла чуть поодаль. Две вышколенные стюардессы проявляют максимум тактичности, не раздражая своей опекой и вниманием, но в то же время и не выпуская нас из виду.
Верин отец, устроившись в кресло, сразу будто погружается в транс, отключившись от действительности. Отрешенным немигающим взглядом смотрит в иллюминатор, неподвижно сложив на коленях. Вокруг опущенных уголков его рта залегла глубокая, горестная складка. Кажется, он даже не замечает того момента, когда наш самолет, разбежавшись по взлетной полосе, отрывается от земли.
Я молчу, но то и дело с беспокойством посматриваю на него, не понимая до конца: то ли его накачали успокоительным, то ли это такая защитная реакция на стресс. Но переживание за этого несчастного пожилого человека помогает мне хоть немного отвлечься от собственных тяжелых мыслей.
- Виктор, спасибо, что летишь со мной за Верочкой – вдруг произносит он – она бы тоже была благодарна тебе.
Не выдержав, я прерываю его благодарность
- Нет. Я очень виноват перед вами и Татьяной Геннадьевной! Если бы я не втравил Веру во всю эту историю с группой, она бы сейчас была жива.
Верин отец недоуменно смотрит на меня, словно не понимая, за что я перед ним винюсь, потом возмущенно прерывает мои покаяния
- Виктор, ты с ума сошел?! За что ты просишь прощения? Это я должен был извиниться перед тобой за все те неприятности, которые доставила вам Вера! Мне надо было бы сразу приехать в студию. Не спорь, я же разговаривал с Евгением Максимовичем и знаю, что ты взял на себя всю ответственность за ее ужасную выходку. Если бы не ты…
- …Вера сейчас была бы жива – хмуро перебиваю я его – Вот что главное. До знакомства со мной у нее была спокойная, размеренная жизнь. А я поманил ее ярким фантиком: славой и возможностью увидеть весь мир. Какая девушка устоит перед таким искушением? И теперь Вера мертва. Потому что я не смог ее защитить.
- Не смей себя винить! Виктор, ты ни в чем не виноват, поверь! - с жаром вдруг заговорил Александр Павлович – Несчастный случай с Верой мог произойти и в Москве, даже если бы вы не были знакомы с ней!
- Но произошел в Париже. Когда ее преследовали ...газетчики.
На последнем слове я спотыкаюсь. Сказать отцу Веры правду? Нет. Сначала нужно доказать убийство ее дочери.
*****
А дальше Александра Павловича как прорвало, и он с болью заговорил о любимой дочери
- Витя, ты хоть знаешь, как за последний год изменилась наша Верочка? Она как будто проснулась от долгого сна – стала такой веселой, такой живой, жизнерадостной! У Верочки вдруг появился интерес к жизни, она стала такой уверенной в себе, постоянно улыбалась и шутила. Мы с женой не могли на нее нарадоваться…
Я слушал Вериного отца, не прерывая, только кивал головой и вставлял короткие реплики. Было понятно, что человеку нужно выплеснуть свою страшную боль, хотя бы через слова и воспоминания. А кому он еще может рассказать, какая замечательная у него была дочь – своей жене что ли? Так Татьяна Геннадьевна у нас из тех женщин, что и в горе остаются эгоистичны. Это исключительно ее нужно жалеть, только она убита горем. А кто выслушает и пожалеет Александра Павловича? Ему что – легче? Или он меньше любил дочь? Или у мужчин не так болит душа?
Его хватает почти на час. А потом он замолкает и снова замыкается в себе. Я сочувственно сжимаю его руку, лежащую на подлокотнике, но он, кажется, уже не чувствует этого.
За четыре с лишним часа полета у меня было время еще раз хорошо все обдумать. И с каждой минутой версия с убийством кажется мне все более убедительной. Теперь нужны веские доказательства. И найти Саттера.
Незаметным жестом отзываю Сергея Сергеевича в конец салона и, убедившись, что нас не услышат, начинаю его пытать
- Не знаете, а с Токио генерал уже связался? Там у нас очень толковый резидент - Владимир Петрович. Может, он что-то выяснил по поводу Саттера?
- Да, я слышал про этого офицера, хоть и не знаком с ним лично. И насколько я знаю, Имант Янович поручил ему с этим разбираться. Но, к сожалению, разницу в часовых поясах никто не отменял, так что по Токио все будет известно ближе к полуночи.
- Понятно… а по аварии что-то новое есть?
- Скорее всего, результаты появятся только завтра. Задача перед нашими людьми в Париже поставлена, все активно включились в работу, но на все нужно время, понимаешь?
Вздохнув, я вынужден согласиться. Да, в отсутствии интернета сейчас все происходит в разы медленнее. В 2000-х вся информация по Саттеру уже давно была бы собрана и лежала на столе у Веверса. А в нынешнем 79-м нам всем не остается ничего другого, как только ждать.
- Но вы же мне сразу скажете, если будут какие-то новости?
- Сообщу, не сомневайся. Имант Янович дал насчет тебя ясные указания – проинформирую в первую очередь.
Ну, хоть так…
В аэропорт Шарль-де-Голль мы прибываем уже в сумерках. В Париже все еще идет дождь, но перед выходом из самолета я привычно цепляю на нос очки, а на голову бейсболку. Общаться с прессой я сейчас совершенно не расположен. Мы довольно быстро проходим паспортный контроль, таможню и направляемся в зал прилета. Что удивительно – кроме двоих товарищей из посольства, нас там никто больше не встречает – нет, ни газетчиков, ни фанатов. Поразмыслив, я нахожу этому самое простое объяснение – моего прилета в Париж никто видимо и не ждал. А если и ждал, то явно регулярным рейсом Аэрофлота или Эйр Франс, но уж никак не спецбортом.
Практически на ходу здороваемся с посольскими, и торопливо покидаем здание аэропорта, быстрым шагом направляясь к микроавтобусу с дипномерами. Уже в автобусе я вдруг понимаю: на все наши перемещения от самолета до автобуса у нас ушло от силы минут десять, что очень странно – все здесь как-то непривычно близко. И только глянув в размытое дождем окно, вижу, что знакомого мне по прошлой жизни огромного, монструозного аэропорта попросту еще не существует – терминал в Шарль-де-Голль пока всего один. И судя по его современной архитектуре, построен он лет пять назад, не больше.
До бульвара Ланна, где расположено наше посольство, мы добираемся примерно за полчаса. За окном быстро темнеет и, не прекращая, моросит дождь. По дороге я рассеянно слежу взглядом за мелькающими в темноте зданиями и фонарями, но ничего не узнаю. Эту часть Парижа в районе Булонского леса я знаю плохо.
На территории посольского комплекса нас всех сразу же направляют в гостиницу. В темноте под дождем толком ничего не рассмотреть, понятно только, что территория очень большая. Номер мне достается одноместный, довольно скромный по размеру, но вполне прилично обставленный. А главное – там есть телевизор. Бросив сумку с вещами на кровать, тянусь за пультом - нужно узнать, что передают в новостях о гибели Веры. Но включить телевизор не успеваю. В номер, постучав, заходит Сергей Сергеевич