Я верил газете – ее подбросили добрые силы. Самые неожиданные сочетания могут принести пользу. Я соединил прямой чертой два объявления – о продаже машины и покупке гаража. Так они стали связаны между собой.
Объявления о продаже и покупке – денежные объявления. Покупка-продажа, где-то между ними должно быть бабло. Я не верил глазам. Случайно или нет, но прямо посреди черты, что связывала оба объявления, прямо между ними, красовалась нескромная реклама о выдаче беззалоговых кредитов.
Это было совершенное чудо. Или научный подход. Может быть, случайность. Так должно было случиться, и так случилось – это я называю случайностью.
Увлеченный совпадениями, я соединял и соединял, словно прокладывал маршрут по карте. Таких неожиданных сочетаний в газете было много. Теперь нужно было что-то с ними делать, чтобы они принесли пользу.
Между «арендой помещений» и «скупаем семена подсолнечника» обнаружилась реклама «Жалюзи, шторы, гардины, ролеты и козырьки».
Прямо под «жалюзи» – яркое и броское: «Кондиционеры – акция!!!»
Дальше, в самом углу, – маленькое незаметное объявление: «Военторг: магазин уцененных товаров, все для офиса и рыбалки».
Следующая страница порадовала рекламой «Табак со всего света, кофе и прочее: оптовые и розничные поставки».
Рядом желтое объявление службы такси «Чикаго-911».
Здесь же – «Открытие бара Капоне». Рекламу украсила графическая голова щекастого парнишки в шляпе и сигарой в зубах.
Дальше – реклама оружейного магазина «Шериф».
Между «Шерифом» и «баром Капоне» – «Студия полиграфии: наружная реклама, визитки, флайеры и каталоги».
В этой газете было все что нужно. Я не знал, какая во всем этом польза, но знал, что скоро узнаю. Я соединил все что мог, и в газете не осталось ни одного свободного объявления. Всем нашлась пара. Расчерченная линиями, она напоминала небо в решетках созвездий, каркасы мифических существ.
В тюрьме не видно звезд и созвездий. Ночью гулять не водят, а в решку светит мощный фонарь. Однажды ночью, лежа на наре, я думал о том, как хорошо сейчас во дворике для прогулок. Не видно решетки и замызганных серых стен.
Ночью все одного цвета и сливается в одно пятно. Только звезды светят ярко, как в планетарии. В планетарии лектор водила световой указкой по звездам на потолке, и я видел, что разбросанные как попало звезды соединяются линиями и получаются фигуры. Затем, на настоящем небе, папа показывал Большую Медведицу, Кассиопею и т. д. С тех пор звездное небо не звездное небо, а набор геометрических фигур.
Сразу с воли меня поместили в этапку. Камера на двадцать нар. Специальная хата для тех, кто заехал в тюрьму со свободы. Люди с остатками вольного воздуха, без тюремных воспоминаний и привычек. Утром я пил кофе в кафе, а в обед – чифирь по два глотка на брата из одной кружки, по круговой традиции.
Мне не хватало шампуня. Волосы быстро пачкались. В них моментально въелась тюремная грязь. Провонялся казенным домом, а одежда, растеряв вольный лоск, завяла, как цветы.
Все вокруг было надтреснутым и щербатым. Пахло тщетой и пердой минувших дней. Разбитые окна, вонючий дальняк, грязные стены, ржавые нары – такими они были всегда, новыми их никто не видел. Воздух спертый, а значит, мертвый. Комары не залетают, только мухи, но не мухи, что на говно садятся, а маленькие плодовые мушки дрозофилы, над которыми ученые ставят опыты, выводя мутагены.
Я думал о бациллах и лишний раз боялся дотронуться до поверхности. Повсюду сновали маленькие серые мышки, не больше наперстка. Такие же ручные, как большие белые лабораторные крысы. Заползали в штанину и выползали из рукава. Никто их не трогал. Подкармливали крошками пайкового хлеба и говорили, что они такие же, как мы.
Этапка была как мое настроение. Люди были некрасивыми и ассиметричными, как калеки. Для них я тоже был калекой с грязными волосами.
Волосами мучился очень сильно. Голова чесалась, жир капал за воротник, и спина потела. Голову брить не хотел. Свобода не полностью выветрилась из моих пазух, и расстаться с волосами было так же трудно, как смириться с тюрьмой. Пусть грязная, но прическа, а не зэковский череп с буграми и шрамами.
В хате было девять человек. Все разные, как в структуре классической пьесы. Я один имел со всеми что-то общее, будто меня расчленили на восемь частей и я стал общим знаменателем для всех восьми. Я представлял себя аккордом или мелодией из восьми нот. Видел со стороны свои разные стороны, будто хату наполнили кривыми зеркалами. Лишних не было, и одинаковых тоже. Я мог, если бы искренне поверил в это чудо, так и называть их: Псих, Дурак, Конченый, Наркоман, Гнида, Тихий, Громкий, Ублюдок.