Потемневший от дождей и ветров дощатый сарай зиял черным проемом распахнутой двери в свете автомобильных фар. Измайлов заглянул в сарай, и сердце его застучало: на дощатом полу у входа валялись знакомые окурки папирос с характерным прикусом. Он поднял одну из них — так и есть, «Кама».
Окурки обнаружили и под дверью квартиры Зуркусова. Брауде вытащила из кармана коробку, где лежали окурки, что подобрала она в доме убитого Мюзиева, и сличила только что найденные, — окурки были похожи. Все они были выкурены до самого бумажного мундштука, а сами мундштуки изжеваны наполовину, будто курильщик каждый раз проверял их съедобность.
— Свет выключи! — приказала Брауде шоферу.
Фары погасли, и кромешная тьма вмиг надвинулась со всех сторон, будто все погрузились с головой в черную воду. Лишь доносился приближающийся грохот телеги по булыжной мостовой.
— Тр-р!.. — донеслось с улицы, и лошадь остановилась. Послышались голоса. Ворота во двор открылись.
— Включи фары, — шепнула Брауде водителю машины.
Двор вмиг залило светом. Мужчина, державший лошадь за узду, испуганно замер, выпучив и без того большие глаза. Лошадь, словно чуя состояние хозяина, всхрапнула и попятилась назад. Испуганно заголосила женщина.
— Спокойно, Зуркусов, — негромко распорядился Измайлов. — Руки подними!
Чекисты обыскали Зуркусова и повозку, но ничего такого не нашли, если, конечно, не считать початой пачки папирос «Кама».
Пока Брауде допрашивала Зуркусова, Шамиль и его товарищи обыскали дом. Ни оружия, ни железнодорожной формы не нашли. Хозяин, оправившись от испуга, внятно отвечал на вопросы. По его словам выходило, что он после обеда поехал в Дербышки, чтобы подсобить престарелым родителям окучить картошку. Ездили всей семьей. С ним был и его товарищ по германской войне Марселька Сапогов. Он живет на Гоголя, двадцать два. Может подтвердить.
У завскладом Мюзиева дома был лишь один раз: в прошлом году, в день его семидесятилетия, пояснил подозреваемый.
— Откуда папиросы?
— По несколько пачек нам дали за разгрузку воинского эшелона с провиантом.
— Кому еще выдали папиросы? — спросила Брауде, окидывая взглядом высокую фигуру хозяина дома. — И кто выдавал?
— Да много там было наших, станционных-то. Было и начальство. — Зуркусов нервно провел по пышной шевелюре. — Кто выдавал? А какой-то толстый интендант. Он, кажись, из самого штаба Восточного фронта. Вроде наше начальство знает его.
Брауде посмотрела на испуганные лица домочадцев и негромко, как-то по-домашнему, сказала хозяину дома:
— Вам, Зуркусов, надо поехать с нами. Кое-что надобно выяснить.
Когда усаживались в машину, высыпавшие во двор домочадцы заголосили в один голос. Хозяин дома по-татарски успокаивал их, что он ни в чем не виноват, папирос из воинского эшелона не крал и что скоро вернется домой.
В Измайлове боролись противоречивые чувства: с одной стороны, все улики говорили, что этот Зуркусов — преступник: найденные окурки, внешнее сходство с одним из диверсантов, о котором говорила Мунька Лисопедчица, сегодняшнее исчезновение с работы (ведь завскладом Мюзиев ему ничего внятного не пояснил, где находится его грузчик) и, наконец, грузчик Зуркусов — один из тех, кто мог знать о наличии железнодорожной формы на складе. С другой стороны — убедительные показания Зуркусова не давали основания подозревать его в причастности к убийству и к диверсии на железной дороге.
Когда машина промчалась по тускло освещенной Театральной площади и миновала здание бывшего Дворянского собрания, Брауде негромко сказала Шамилю, будто чувствуя его раздвоенность:
— Зайди-ка сейчас к этому Марселю Сапогову, на которого ссылается наш подопечный, да разузнай, что к чему. Ну а потом возьмешь машину и сгоняешь на Поддужную за этой самой красоткой…
— За Мунькой Лисопедчицей?
— Да-да. Надо провести опознание.
Машина притормозила на Гоголя, 22, всего лишь за три дома от губчека. Шамиль и красноармеец поспешили во двор дома, где проживал некий Сапогов, о котором говорил, доказывая свое алиби, арестованный грузчик. Из открытых окон второго этажа доносились веселые голоса, переливы гармошки, смех. Тонкий, надрывный женский голос тягуче выводил несуразные призывы:
«Горько! Горько! Голубушки!» — донеслись голоса, когда Шамиль открыл дверь в подъезд. Он остановился на пороге, размышляя, оставить красноармейца здесь или взять его с собой на второй этаж, где, по словам подозреваемого, живет его товарищ. Свадьба, видимо, у соседей Сапогова, а то б он не поехал с Зуркусовым. Но это не исключает, что он тоже среди гостей. А появление вооруженного красноармейца омрачит свадьбу.