Однако эксперимент требовал строгой ежемесячной отчетности по основным показателям. Все данные поступали в вычислительный центр, который обрабатывал информацию и выдавал банку разрешение отпускать суммы за проданную продукцию. Малейшая ошибка грозила катастрофой. Вот почему директор так тщательно проверял все отчеты, особенно квартальные.
Просматривая отчет планово-экономического отдела, директор подозрительно нацелился на одну из цифр, прижал ее пальцем, что-то быстро просчитал на калькуляторе и с ненавистью воззрился на начальницу планового отдела. От его взгляда у пожилой женщины, дорабатывающей последний год до пенсии, душа ушла в пятки.
– Дура! – свистящим шепотом сказал директор. – Старая стерва! Ты что, всех нас погубить решила? Ты что здесь рисуешь?! Что подписываешь? Что мы реализовали больше, чем выпустили? Ты соображаешь своей дурной башкой, что это значит?..
– Ис-смаил Гусейнович, я… я еще не успела просмотреть… – робко лепетала начальница. – Это… Бабаев данные готовил… Но я еще позавчера ему говорила, чтобы он приплюсовывал остатки и рыночные заказы…
– Ты… подлая тварь! Старая… – загремел директор. Он не стеснял себя в выборе выражений с подчиненными, напротив, любив ошарашить женщину матерным словом. – Ты даже не соображаешь своими куриными мозгами, что ты дала мне на подпись! То, что из нас душу бы вытряхнули – это полбеды. Но за что должны страдать люди? Простые, рабочие люди, которые от зари до зари вкалывают у станков?!
Низамов никогда не забывал, что и сам начал карьеру у станка, затем благодаря отцовским связям и личному упрямству пролез в техникум, в институт, стал начальником цеха, отдела, директором завода… Он понимал, что рабочий, начав жаловаться, всегда получит предпочтение перед ним, а посему, измываясь над инженерной братией, он никогда не забывал покрасоваться заботой об обворованных им же рабочих.
Руслан Тимурович Бабаев был старшим экономистом в плановом отделе завода. Пусть вас не вводит в заблуждение приставка «старший». Все прелести ее выражались в дополнительных нескольких рублях, которые прибавлялись к скольким-то рублям ежемесячного оклада, из которых после уплаты налогов и взносов в добровольно-принудительные общества осталось чуть больше эквивалента американских 100 долларов, из которых к концу месяца даже при самом экономном расходовании вовсе ничего не оставалось. Взгляните на этого очкастого, рано оплешивевшего, рано постаревшего человечка, который с утра до вечера сидит над бумагами, подсчитывая бесконечные колонки цифр. Посмотрите на его сутулую спину, бесцветный взгляд из-под уродливых типовых очков, на его кургузый пиджачок и куцые брючки, к которым никогда не прикасалась женская рука, на безвольный его подбородок и белые, короткие ручки, – и вы никогда не пожелаете такого друга своему сыну и такого мужа своей дочери.
Он сидел, уткнувшись в расчеты. Но мысль его витала далеко. Это была его маленькая тайна. Он умел с деловым видом размышлять о своем и отдыхать душою, пока его рука испещряла расчетами черновики. Простим ему этот грех, хотя бы потому, что в остальное время он исправно тянул работу за весь отдел. Когда просили, он помогал трудовикам, когда надо – бухгалтерам, нормировщикам, помогал цеховому начальству сводить концы с концами, помогал складам, помогал… Но кто бы ему помог?
Секретарша влетела в отдел с криком:
– «Бабушка», к директору!
От этого крика у всех девушек отдела томительно сжались сердца, ибо быть вызванным утром к директору считалось худшей из возможных неудач.
Руслан Тимурович покорно поднялся, протер очки и одернул пиджачок, машинально приводя в порядок бумаги, лежавшие на столе. За этим столом он сидел уже добрых пятнадцать лет, и за все эти годы его ни разу не назвали по имени, ни по отчеству. Просто «бабушка». Наверное, это слово навеяло девочкам плаксивое выражение одутловатого лица, робкий, беззащитный взор, или ручки с черными нарукавниками, привычно прижатые к груди. Руслан Тимурович не думал обижаться на это прозвище, оно прилипло к нему сызмальства.