Ольга все время была в центре тесной гурьбы женщин. С ней со всех сторон здоровались задорными кивками, переговаривались через головы соседей, она то и дело что-то советовала:
— А ты на своем стой… Дура ты! Ему только это От тебя и нужно!.. Ну уж нет, так делать нельзя…
Старик в очках с железной оправой, одетый в узенькие брюки и потертую курточку, завидев ее, заспешил вон из цеха.
— Чего ж ты не хочешь здороваться, Федор Семенович! — крикнула Ольга вдогонку ему под смех работниц.
Марию ничуть не удивило, что делегаткой на всероссийское совещание работниц выдвинули Ольгу, но сама она смутилась и растрогалась почти до слез. Ее заставили подняться на бочку и говорить о себе, но вместо того она сказала, что на заводе сейчас есть человек, который всего неделю назад приехал с красновского Дона. Она подбежала к Марии, схватила ее за руку и потащила к помосту.
Все, видимо, ожидали появления изможденного старика или старухи и, глядя на Марию, настороженно притихли. Молчала и она. В голове было одно: здесь, в Советской стране, самая хорошая жизнь, потому что жизнь эта осуждает таких людей, которые превыше всего ставят свое богатство, ну, например, таких, как Леонтий Шорохов, в прошлом рабочий, а теперь скаредный лавочник. Но стоит ли говорить об этом? Кто знает здесь Леонтия Шорохова? Будет ли интересно слушать о нем? Да и она-то сама чего о нем вспомнила?
И она молчала.
Ее вдруг спросили о ценах. Что почем в Донской области. Она стала перечислять:
— Свинина: фунт — два рубля пятьдесят, масло — шестнадцать рублей, яйца — семь рублей, пуд муки — семьдесят…
— А у них-то дешевле! — крикнули откуда-то из угла.
— Выше трех сотен заработка рабочему нет, — ответила она. — Это зарубщику столько за два пая в день. А легко ли вырубить? А вырубишь, как прожить с семьей на триста рублей в месяц, если функт пеклеваного хлеба стоит рубль, и, значит, на один только хлеб надо истратить за месяц сто или сто двадцать рублей? — голос ее зазвенел отчаянием. — Да разве в одной еде счастье? Разве будет оно, когда тебе богатство в душу плюет? Рабочие Дона ждут прихода Советской власти не ради одной только сытости. Ради того еще, чтобы ничего продажного не было — ни радости, ни счастья, ни любви. Чтобы каждый всего только своим трудом достигал.
Она остановилась перевести дух. Работницы захлопали. Громче всех — Ольга.
Делегаток провожали с оркестром.
Ольгу окружали работницы. Марии до нее было не добраться. И когда она увидела Трофимовского, охранявшего какой-то вагон, она обрадовалась.
— Я из семьи кадровых военных, — рассказывал он. — Я и сам был в Павловском училище. Да вы знаете ли, что это за училище? Не знаете? Куда же вы годитесь!.. А потом… Было это в шестнадцатом году. Уже перед выпуском — за день всего! — шел я по улице чудесного города Петрограда — есть такой город! — размечтался и не отдал чести. Кому бы в думали?
— Не знаю, — смеясь, ответила Мария.
— Такому же подпоручику, каким должен был стать. Меня задержали, я ответил, что завтра и сам буду иметь честь надеть золотые погоны, сказал в выражениях сильных. Меня разжаловали, попал я на фронт рядовым, ну и началась моя революционная жизнь. Вам жалко меня? — он неожиданно наклонился и заглянул ей в глаза.
— Нет, — ответила Мария.
— У вас очень жестокое сердце.
Когда поезд отошел, Трофимовский встревожился:
— Как же вы домой пойдете? Вы не смейтесь, у нас ночами весьма неспокойно. Я бы вас проводил. Вы не возражаете?
— Зачем? Здесь многие с вокзала пойдут.
Трофимовский ласково смотрел на нее.
— Какая ирония судьбы! Мой удел — опьянение. Работой, героическими подвигами в боях. Мне бы на белом коне скакать впереди войска мировой революции, а видите — стою на часах возле вагона с преступниками и даже ради такой красавицы не смею отойти. Мы, конечно, и тут насмерть стоим, — закончил он с горькой усмешкой.
Он громко сказал в темноту:
— Товарищи революционные бойцы! К смерти за дело мировой революции готовы?
— Готовы! — отозвались из темноты.
Марии стало обидно за тех красноармейцев: Трофимовский откровенно издевался над ними, — она уже совсем решительно сказала:
— Не надо. Я сама пойду.
— Но у вас же пропуска для ночного хождения нет! Вас задержит любой патруль!
— Я скажу, что сестру провожала.
Трофимовский прищурясь посмотрел на нее:
— Я забыл! Вы храбрая. Вы через фронт к брату шли!