— Связи! Связи выкладывай! — кричал Варенцов на Татьяну, стуча по столу тяжелой ручкой казацкой нагайки.
— Не было… Ничего не было… Не знаю я… Все он! Он один делал, — говорила она, обезумевшими глазами глядя на тело Димитрия на полу.
Про Марию сперва словно забыли, и она сидела в углу, до крови кусая губы.
Варенцов вдруг рукой отстранил Татьяну и начал вглядываться в лицо Марии, а потом встал и подошел к ней:
— Погоди, погоди… Так я же знаю тебя!
Ее обыскали. Среди бумажек нашлась одна такая, при виде которой Мария едва не закричала: это была расписка воронежской больницы за полученный хлеб. Мария не успела отдать ее Ольге и с ужасом видела, что это в нее-то и всматривается Варенцов. Он глядел то на свидетельство харьковской варты, то на расписку, сличая даты.
Оторвавшись, он оглянулся на Татьяну:
— В расход.
Два казака подошли к ней, подхватили под руки, а та, совсем уже словно безумная, неслышно кричала, широко открывая рот, и глядела за спину Марии, и вдруг раздался голос маленького Димитрия:
— Мамочка!
Он перелез через кровать и подбежал к Татьяне. Она рвалась из рук казаков и кричала:
— Не ходи за мной! Не ходи!
Ее волоком вытащили за дверь. Маленький Митя, как был босой, неодетый, перевалившись через высокий порог, с плачем побежал туда же.
За окном послышались крики, потом выстрелы.
То, что и она закричала, Мария поняла лишь после, когда стоявший около нее долговязый казак в английском мундире, но в папахе, замахнулся на нее:
— Заткнись!
Варенцов же продолжал рассматривать бумаги.
Вернулись казаки, уводившие Татьяну.
— Как там? — спросил Варенцов, не поднимая головы.
— Обоих, ваше благородие, — ответил один из них с нашивками урядника. — Обнявшись так и померли, не растащить было. Уж мы пытались.
Варенцов посмотрел на Марию:
— Слышала? Рассказывай!
«Это сон. Это мне снится, — шептала она. — Сперва мама снилась, потом этот…»
— Я тебя знаю, — продолжал он. — Ты — Мария Полтавченко. Твоя мать в тюрьме сидит. Идешь ты из Воронежа. Ты красная шпионка. Ну! — крикнул он.
«Это сон, — повторяла она. — Это мне снится… И Татьяна, и Димитрий… Бог не допустит такого».
— Ты еще девка молодая, тебе жить да жить, — доносился до нее голос Варенцова. — Расскажи, куда идешь, к кому… Остальное ведь ясно, чего упираться? Мои казаки народ лютый. Добром лучше говори… Упираешься?.. Скоро не то запоешь. Но подумаем: с кем ты в городе дружбу водила? С Дуськой моей водила. Эта — дура, не в счет. С Матвеем Шороховым водила… Сопляк! С Харлампием Чагиным тебя видели…
«Откуда он знает это? Каждый шаг мой знает! Ну да! От Леонтия Шорохова! Больше не от кого! Он меня все-таки выследил, когда я на Цукановку шла!»
— Подожди, подожди! А чего ради к тебе однажды Леонтий Шорохов вечером приходил?
«Запутывай, — думала она. — Никогда он ко мне не приходил. На своего же провокатора наговаривай. Сам же с ним только и делал, что под ручку гулял!»
Неподалеку от дома, с каждым мгновением усиливаясь, затрещали выстрелы, совсем уже близко раздались разрывы гранат.
Варенцов прислушался, встал.
— Связать, — он кивнул уряднику. — Доставишь. И чтобы живая была. Я тебя знаю. С ней у нас разговор только начался. Она еще и слова ни одного не сказала. Понял?
Ее связали, швырнули в телегу, с головой накрыли тулупом, повезли.
Она уже не шептала: «Это во сне…» Ей было все равно теперь, что будет с ней дальше. И она специально настраивала себя так, чтобы оказаться в состоянии молча вынести то ужасное, что еще выпадет на ее долю.
Освободил ее разъезд конного корпуса Буденного. Случилось это верстах в десяти от Луганской. Две казачьи силы — красная и белая — столкнулись в этом бою, и как-то с первых же минут белоказаки поняли, что им не уйти, не отбиться, не устоять. Урядник выстрелил в Марию, но пуля лишь обожгла ей левый бок.
Увидев потом труп урядника, она затряслась в мелком беззвучном смехе. В сумке его нашлись все отобранные у нее документы. Держа их, она все смеялась и смеялась.
Конники смотрели на нее с состраданием.
Товарищам из конного корпуса она не сказала о том, кто она.
Да тем, впрочем, и было не до нее — они шли дальше.
Три дня она прожила на каком-то хуторе, где уже почти год существовала самая настоящая Советская власть, и, едва только рана присохла, тепло простилась с председателем местного Совета и пошла к ближайшей станции железной дороги, хотя и знала, что там белые.
В подкладке пальто у нее были деньги, уцелевшие при обыске, и после нескольких суток ожидания она уплатила триста рублей и попала в классный вагон поезда, идущего в Ростов.