В той гостиной, где она стоит у окна, собрались старики. На столиках вино и закуски. Сидят чинно, говорят негромко.
В других комнатах молодежь. Там поет граммофон, играют в фанты, меняются карточками «флирта цветов». Дуся все время там. Вокруг — толпой ухажеры. Правда, ее то и дело зовут к старикам: выслушать поздравление, принять подарок. На правах подруги Мария ходила-ходила с ней из гостиной в гостиную, носила букеты, коробки конфет, потом остановилась у этого окна, будто в задумчивости залюбовалась осенним садом.
И тут рядом с ней оказался Леонтий.
Как она теперь вспоминает, еще лет восемь-девять назад, девчонкой, она несколько раз встречала его. Тогда они с матерью часто бывали в степном краю в гостях у тетки Полины, женщины немолодой уже, одинокой и очень веселой. У нее раза два в месяц обязательно собиралась молодежь. Леонтий играл на гармошке, парни и девушки танцевали. Ему тогда было лет семнадцать, ей около десяти. Ее он, конечно, просто не замечал. Потом тетка Полина продала дом и уехала в Харьков. С тех пор Леонтия Мария не видела. Теперь встретились снова. И хотя она никому ни за что не признается в том, ей все время кажется, что встретились они не случайно. Это как-то издавна предопределено было. Но разве такое может быть предопределено? Он же совсем чужой ей! Матвей, правда, дружил со Степаном, с братом ее, а она… А вот же — даже сердце замирает, как только он глядит на нее.
Впрочем, он и сейчас-то не обращает на нее никакого внимания. Возле него Горинько — тоже мясной торговец, старый, толстый, плешивый. В городе его не любят: жадный, хитрый, дочь довел до того, что утопилась в колодце.
Стоят рядом и, не глядя друг на друга, переговариваются:
— Сколько дней гнали?
Это голос Леонтия.
— Три.
— Поили?
— Шесть раз.
— Прошлую ночь где стояли?
— На Елкином хуторе, на базу.
— Через Дон как перешли?
— На барже…
Леонтий резко оборачивается к Марии (сердце ее летит куда-то, вниз и вниз!), смотрит на нее строго и подозрительно, вновь глядит на Горинько, спрашивает у него:
— Так сколько же?
— По семь сотен на круг.
— Дорого. Я гурт видел сегодня. Нельзя больше шести с половиной дать.
— Семь сотен, Леонтий Артамонович, — Горинько лезет в карман за платком.
— Шестьсот шестьдесят. Не отдадите, вам же все равно деться с этим гуртом будет некуда.
— Шестьсот девяносто, — говорит Горинько и добавляет злым шепотом: — Некуда, некуда… Интендантству продам. Зря, что ли, атаман приезжал? Продать будет кому! По такой-то цене!..
— Так и оставайтесь до интендантов! Чего ж вы тогда разговоры ведете?
Горинько хватает Леонтия за рукав:
— Ну пускай… пускай шестьсот… шестьсот восемьдесят пять пускай… Ну голубчик, ну милый, обманывать не буду: деньги очень нужны. Для сына. По семейному делу…
Леонтий достает из кармана карандаш и записную книжку, раскрывает ее. Мария понимает: сделка состоялась, сейчас Леонтий сосчитает, сколько всего должен уплатить Горинько. Смотреть на это не надо, это может ее выдать, но все-таки она замечает, как твердо, кругло выводит Леонтий каждую цифру.
Вот он кончил писать. Показал Горинько, тот кивнул, вытер шею платком, отошел к столу с закусками. Леонтий прищурясь глядит ему вслед. «Обманули. Не надо было покупать», — вдруг огорчается она и отворачивается к окну. Уже стемнело. Разглядеть в саду ничего нельзя.
Она осторожно косится: Леонтия рядом с ней уже нет. Он сидит в кресле в углу. Напротив него, за маленьким столиком с гнутыми ножками, Фотий Фомич, отец Дуси. На столике серебряный поднос, на подносе крошечные, будто наперстки, тоже серебряные, золоченные внутри рюмки.
— Все на Россию навалились, Леонтий, — говорит Фотий Фомич. — И японцы, и немцы, и англичане, и турки — все готовы кусок оторвать. То Казань заняли, то Иркутск отдали… Под Мелитополем германцы бунтуются, так и своих офицеров побили!
Фотий Фомич говорит словно про себя, а Леонтий смотрит на него с улыбкой. Он будто бы знает, что ему еще скажет Фотий Фомич, и лишь проверяет: совпадут или не совпадут слова с тем, чего он ожидает?
— Ну как ты живешь? — спрашивает Фотий Фомич.
Мария вздрагивает: Леонтий опять вдруг взглянул на нее в упор. Посмотрел, как выстрелил. Что делать? Уйти? Но ведь сразу нельзя. Заметно будет. Еще немного надо постоять, потом уж.
— Обычно живу, — слышит она голос Леонтия. — Обычно. Как все, Фотий Фомич.
Подбегает Дуся. На ней голубое платье с кружевным белым воротником и манжетами, золотой медальон на груди. Лицо радостное, большие синие глаза так и смеются!