– Вижу объект, вижу объект! – завопил Мустафа, нащупывая пальцами заветную кнопку. – Приступаю к катапультированию.
Ни черта он не видел на самом деле. А если видел, то зрительные нервы барахлили, отказываясь сообщать информацию мозгу. Отрешенно слушая свой затяжной вопль, Мустафа взлетел, кувыркаясь, в безбрежную синеву, провалился сквозь толщу молочного тумана и дернулся, как паяц на нитках, остановленный в воздухе куполом парашюта. Только тогда способность воспринимать окружающий мир вернулась к нему.
Задрав голову, он успел заметить какую-то тень, прорезавшую облака, услышал гром и зачем-то принялся считать обломки «Харриера», посыпавшиеся вниз. На месте взрыва образовалось туманное завихрение, обрамленное траурным обводом дыма. Под болтающимися ногами плыли прозрачные облака и их тени на шелковой глади океана. Спустя несколько томительных минут Мустафа окунулся в воду и мячиком закачался на волнах в своем самонадувном спасательном жилете.
Все позади. Он справился с поставленной задачей. Испытание русской ракеты прошло успешно для всех, включая пилота Мустафу Ньяссу. Сенегал приобретет эти смертоносные штуковины и обезопасит себя от налетов вражеских самолетов. Вооруженные силы страны превратятся в твердый орешек, который окажется не по зубам любому агрессору. Но военно-воздушный флот понес и незначительные потери. Он лишился одного из своих опытных пилотов, который бултыхался в воде и не уставал повторять себе, что этот боевой вылет был для него последним. Сразу по возвращении Мустафа намеревался подать прошение об отставке. Если завтра случится война, то она пройдет без его участия. Потому что, да видит Аллах, нервная система человека не приспособлена для подобных ужасов.
Сплюнув соленую воду, Мустафа пульнул в небо сигнальную ракету и дернул шнур дымовой шашки.
Черный шлейф, поднявшийся над океаном, заметили не только на поисковых катерах. Уничтожение самолета зафиксировали выпуклые линзы орбитального спутника, аппаратура наблюдения которого включилась, как только последовали соответствующие импульсы с земли. Засняв место крушения, спутник полетел дальше, а собранная информация – бип! – молниеносно сбросилась на компьютеры баз наблюдения.
Они были американскими, как и спутник.
Увидеть Дакар и не умереть
1
Шасси коснулись посадочной полосы, самолет просел, пружинисто подбросил пассажиров и резво покатил вдоль разметочных огней, напоминающих расстеленную на земле елочную гирлянду. Шум двигателей усилился до разбойничьего свиста, а потом начал плавно стихать, позволяя оценить плотность воздушных пробок в ушах.
«Прибыл, – подумал Нолин, судорожно сглотнул и возразил себе: – Еще не вполне».
И в самом деле, он вроде бы долетел до Дакара, но пока что не ступил на сенегальскую землю и все еще пребывал в промежуточном состоянии. Это порождало смутную тревогу. Словно ты подвешен между небом и землей, между прошлым и будущим, между родиной и чужбиной. Привычное, но все равно неприятное ощущение. А тут еще уши заложило!
Заставив себя зевнуть, Нолин выбрался в проход и влился в вереницу пассажиров, семенящих к выходу из самолета. Минут десять назад он еще непринужденно болтал с семейной парой из Москвы, а теперь видел перед собой лишь равнодушные спины и не узнавал недавних попутчиков.
Из жизни вычеркнут очередной эпизод. Вряд ли он запомнится надолго. Ты куда-то спешишь, чего-то добиваешься, о чем-то переживаешь, а потом, оказывается, не можешь восстановить в памяти то, что представлялось тебе столь важным. Пребываешь в этом мире лет семьдесят, но из отрывочных воспоминаний и десятой части жизни не восстановишь. Вселенская несправедливость? Или высшая справедливость? Способен ли человек жить настоящим, если прошлые впечатления сохраняют прежнюю яркость? Детские восторги, первая любовь, потрясения, победы, обиды, разочарования… Как быть со всем этим, когда прежние переживания не теряют своей остроты?
Рассеянно гадая об этом, Нолин спустился по трапу. Ему показалось, что он видит перед собой все тот же ночной аэропорт, в котором приземлялся в прошлом году… в позапрошлом… много лет подряд. Дул теплый ветер, мерцали далекие огни, сияли прожектора, шумно всасывали воздух самолетные турбины. В ожидании автобуса люди непроизвольно жались друг к другу, словно ища защиты неизвестно от чего, непонятно от кого. Все как всегда.
Впрочем, имелся нюанс, позволяющий отличить Дакар-Йоф от Внукова, Шереметьева, нью-йоркского аэропорта Кеннеди, лондонского Хитроу или парижского Орли. Запах. К испарениям горючего и масла примешивался густой, терпкий морской аромат. Уловив его, Нолин машинально посмотрел в темноту, словно надеясь обнаружить там не истрескавшийся бетон и пыльную траву, а океанское побережье с трепещущими на ветру пальмами и шоколадными фигурками купающихся.
Атлантический океан виден не был, но он находился совсем рядом, как и легендарная Сахара, сухое дыхание которой ощущалось в ночи. Она всего лишь краешком задевала северную границу Сенегала, но пески накатывались все дальше и дальше, грозя затопить плоскую равнину. Необратимый процесс. Еще в начале прошлого столетия по сенегальской саванне бродили неисчислимые стада зебр и антилоп, а теперь пастбища превратились в безжизненную полупустыню, поросшую сухим кустарником.
И все же это была Африка! Таинственный континент, где многие из пассажиров бывали прежде лишь в детских мечтах. Сознание отказывалось верить в это. В голове не укладывалось, что невзрачный фиолетовый лоскутик на карте мира превратился в конкретную страну площадью почти двести тысяч квадратных километров. А кружок с надписью «Дакар» стал реальным городом с домами, отелями, магазинами, ресторанами и двухмиллионным населением. Столица Сенегала, надо же!
Нолин попытался проникнуться хотя бы каким-то подобием восторга и не сумел. Способность чувствовать новизну исчезает с возрастом. Детская непосредственность сменяется скучным взрослым прагматизмом.
Нолин посмотрел на мальчика, дергающего мать за руку, чтобы привлечь ее внимание. Оба были французами. Женщина по случаю путешествия нарядилась в псевдоохотничьи оливковые бриджи, рубаху хаки с нагрудными карманами и шляпу, стилизованную под колониальный шлем. Это придавало ей своеобразный шарм, но не делало ее романтичней, чем она была до путешествия.
– Хватит, Жак, – сказала она сынишке. – У меня болит голова.
– А слоны здесь водятся? – спросил он, не отпуская ее руки.
– Наверное, – ответила мать, отступая назад, чтобы пропустить низкий желтый автобус на бесшумном ходу.
– А гиппопо? – поинтересовался мальчик.
– Кто?
– Гиппопотамы.
– А, – сообразила мать. – Думаю, что да.
– И львы? – не унимался мальчик.
– Будем надеяться, что нет.
– Почему?
– Потому что они хищники. Хочешь, чтобы тебя съели?
– Нет, – признался мальчик, заходя в автобус.
«И я, – подумал последовавший за ним Нолин. – Я тоже не хочу быть съеденным. Ни двуногими хищниками, ни четвероногими».
Он без труда понимал суть разговора, хотя его французский язык не был безупречен. Вполне достаточно, чтобы общаться с местным населением. Государственным языком страны издавна был французский, но сенегальцы изъяснялись также по-английски и по-немецки. Это если не считать всяческих диалектов вроде волоф, иандинго, тукулер и прочей африканской тарабарщины. Разных наречий в Сенегале насчитывалось около полутора десятков, и Нолин не собирался пополнять свой словарный запас новыми экзотическими выражениями. Не намеревался он также принимать мусульманскую веру, распространенную на западе Африки шире, чем на Арабском Востоке. Его планы были куда более скромными. Нолин постарается справиться с заданием как можно скорее, после чего с чистой совестью возвратится в осеннюю Москву с ее дождевыми завесами и автомобильными заторами. В Москву, где четвероногие хищники сидят за решеткой зоопарков, а двуногие разгуливают на свободе.