Прежде чем сесть, комиссар немного разбирается на столе; раскладывает справочники, убирает отдельные листы бумаги в папки. Папка с надписью «Дюпон» оказывается в левой стопке, где находятся закрытые дела.
Лоран снова потирает руками и повторяет про себя: «Здорово!»
Однако через некоторое время, когда он завершает чтение почты, дежурный сообщает ему, что пришел доктор Жюар. Этот еще зачем! Никак не могут оставить его в покое с этим делом, которым он вроде и не занимается.
Когда доктор входит, Лоран поражается, какой утомленный у него вид.
— Господин комиссар, — начинает доктор почти шепотом, — я по поводу смерти несчастного г-на Дюпона. Я доктор Жюар.
— Но ведь мы уже работали вместе, если мне не изменяет память?
— Да уж, «работали»! — скромно замечает доктор. — Моя помощь была очень скромной. Я даже не думал, что вы помните.
— Мы сделали все, что в наших силах, доктор, — говорит комиссар.
Немного помолчав, врач снова говорит, словно бы пересиливая самого себя:
— Я прислал вам свидетельство о смерти, но подумал, что, может быть, вы захотите со мной встретиться…
Он останавливается. Лоран спокойно на него смотрит, положив руки на стол, по которому рассеянно постукивает пальцем.
— Вы правильно сделали, что пришли, доктор, — произносит он наконец.
Чисто формальное ободрение. Доктор Жюар начинает жалеть, что сам прибежал вместо того, чтобы сидеть и ждать, пока его вызовут в полицию. Выигрывая время, он протирает очки и, вздохнув, продолжает:
— И тем не менее я не знаю, что сказать вам об этом странном преступлении.
Если ему нечего сказать, то зачем он пришел? Предпочел явиться самостоятельно, чтобы не казалось, что он боится допроса. Думал, что ему начнут задавать определенные вопросы, — к которым он подготовился, — а теперь должен сам выкарабкиваться, как будто в чем-то виноват.
— Почему «странном»? — спрашивает комиссар.
Он не находит в этом ничего странного. Странным он находит врача, который сидит здесь и изворачивается, кидаясь пустыми фразами, вместо того, чтобы рассказать, что ему известно. Что ему известно по поводу чего? Его свидетельства не потребовалось. Он испугался, главным образом, что полиция начнет копаться в его клинике: вот почему он здесь.
— Я хочу сказать: не очень обычном; в нашем городе не часто убивают. И редко бывает так, чтобы грабитель, проникший в виллу, при виде хозяина так теряется, что считает нужным убить его.
Он не усидел дома еще и потому, что ему нужно узнать, причем точно узнать, что знают и чего не знают другие.
— «Грабитель»? — удивляется Лоран. — Разве он что-то взял?
— Нет, насколько я знаю.
— Раз он ничего не взял, значит, это не грабитель.
— Это игра слов, господин комиссар, — не отступает от своего маленький доктор, — у него наверняка было такое намерение.
— А, «намерение»! Вы очень торопитесь.
К счастью, комиссар решает прервать свое безмолвие и спрашивает:
— Вам позвонила служанка?
— Да, старая мадам Смит.
— Вам не показалось странным, что она вызывает гинеколога к раненому?
— Бог с вами, господин комиссар, я хирург; во время войны мне доводилось делать множество подобных операций. Дюпон знал об этом: мы были товарищами еще в коллеже.
— Вот как, Даниюль Дюпон был вашим другом? Извините, доктор.
Жюар слабо запротестовал:
— Не надо преувеличивать; просто мы давно знали друг друга.
Лоран продолжает:
— Вы поехали один?
— Да, чтобы не беспокоить фельдшера: в моем распоряжении не так много персонала. Мне не показалось, что несчастному Дюпону угрожает смерть; мы с мадам Смит только помогли ему спуститься по лестнице…
— Значит, он мог передвигаться? Разве вчера вечером вы не заявили, что он был без сознания?
— Нет, господин комиссар, такого я точно не говорил. Когда я приехал, раненый дожидался меня, лежа в кровати; он разговаривал со мной; поскольку он настаивал, я согласился перевезти его без носилок, чтобы не терять время. В машине ему вдруг стало плохо. До сих пор он уверял меня, что ранение было не тяжелым, но тут я понял, что сердце было задето. Я немедленно приступил к операции: пуля оказалась в желудочке, его можно было спасать. Сердце остановилось, когда я вынимал пулю; как я ни старался, вернуть к жизни мне его не удалось.
Доктор вздыхает с чрезвычайно усталым видом.
— Может, — говорит комиссар, — у него была сердечная недостаточность?
Но врач качает головой:
— Вряд ли: скончаться от такого ранения может и всякий нормальный человек. Тут уж как повезет.
— Послушайте, доктор, — спрашивает, немного подумав, Лоран, — не могли бы вы сказать, хотя бы примерно, с какого расстояния был произведен выстрел?
— Метров пять… Или десять? — уклончиво говорит Жюар. — Точнее трудно сказать.
— Во всяком случае, — делает вывод комиссар, — для убегающего человека выстрел ловкий.
— Случайность… — говорит доктор.
— Другого ранения не было, ведь так?
— Нет, только это.
Доктор Жюар отвечает еще на несколько вопросов. Он не позвонил сразу в комиссариат, потому что телефон в особняке был неисправен; а когда приехали в клинику, он не мог отойти от раненого. Мадам Смит звонила из кафе по соседству. Нет, он не знает, как оно называется. Также он подтверждает, что за телом приехал полицейский фургон, и передает единственное остающееся у него вещественное доказательство: маленький шарик из папиросной бумаги…
— Я принес пулю, — говорит он.
Лоран благодарит его. Следователю наверняка потребуются показания доктора.
Обменявшись любезностями, они расстаются.
Лоран разглядывает маленький конус черного металла, пулю калибра 7,65, которая могла быть выпущена и из пистолета Валласа, и из любого другого оружия этого типа. Вот если бы найти гильзу.
Этот доктор Жюар подозрительно себя ведет. В тот первый раз, когда он имел с ним дело, Лоран никак не мог отделаться от этого ощущения: путаные фразы врача, его объяснения, не внушавшие доверия, уклончивость в конце концов навели его на мысль, что тот ломает какую-то комедию. Теперь он видит, что доктор всегда себя так ведет. Очки что ли придают ему этот лживый вид? Или его почтительная вежливость, угодливость, это его вечное «господин комиссар»? Увидел бы его Фабиус, сразу бы записал в сообщники. Да и сам Лоран, движимый инстинктом, не пытался ли только что запутать его своими неожиданными вопросами? Хотя это было лишним с этим бедолагой: в его устах самые обыкновенные слова обретали двусмысленное звучание.
«…Моя помощь была очень скромной…»
Как после этого удивляться тому, что рассказывают о его врачебной деятельности? Правда, сегодня он еще расстроен тем, что один из его друзей умер под его скальпелем. Умер от сердечного заболевания. Почему бы и нет?
«Случайность…»
Во второй раз случайность ставит этого маленького доктора в довольно щекотливое положение. Лоран не успокоится, пока не получит из столицы заключение судебно-медицинской экспертизы. Если Дюпон покончил с собой, то специалист легко установит, что выстрел был сделан в упор: Жюар обнаружил это и из дружеских чувств хочет выдать происшествие за убийство. Сюда пришел, чтобы увидеть, как было воспринято его заявление; боится, как бы труп — даже после операции — не выдал истину. Похоже, ему неизвестно, что полицейский фургон увез его в совсем другом направлении.
Настоящий друг. Разве не просил он вчера вечером, «из уважения к скончавшемуся», чтобы пресса не раздувала «это происшествие»! Хотя самому ему бояться нечего: утренние газеты вышли лишь с крохотной заметкой, поступившей в последнюю минуту; что же до вечерних, то до них уже дойдут указания клана. Несмотря на то, что Даниэль Дюпон был университетским преподавателем и вел уединенный образ жизни, он принадлежал к этому кругу промышленной и торговой буржуазии, которой совсем не нравится, когда ее жизнь, или смерть, становится общественным достоянием. Ведь по всей стране не найдется газеты, которая могла бы похвастаться независимостью в их отношении; тем более в этом провинциальном городе, где их всемогущий блок кажется един, как нигде. Судовладельцы, производители бумаги, торговцы лесом, владельцы ткацких фабрик — все они связаны круговой порукой ради защиты общих интересов. Дюпон — правда — разоблачал в своих книгах недостатки этой системы, но это были скорее советы, нежели нападки, и даже те, кто к ним не прислушивался, уважали профессора.