— Я принес пулю, — говорит он.
Лоран благодарит его. Следователю наверняка потребуются показания доктора.
Обменявшись любезностями, они расстаются.
Лоран разглядывает маленький конус черного металла, пулю калибра 7,65, которая могла быть выпущена и из пистолета Валласа, и из любого другого оружия этого типа. Вот если бы найти гильзу.
Этот доктор Жюар подозрительно себя ведет. В тот первый раз, когда он имел с ним дело, Лоран никак не мог отделаться от этого ощущения: путаные фразы врача, его объяснения, не внушавшие доверия, уклончивость в конце концов навели его на мысль, что тот ломает какую-то комедию. Теперь он видит, что доктор всегда себя так ведет. Очки что ли придают ему этот лживый вид? Или его почтительная вежливость, угодливость, это его вечное «господин комиссар»? Увидел бы его Фабиус, сразу бы записал в сообщники. Да и сам Лоран, движимый инстинктом, не пытался ли только что запутать его своими неожиданными вопросами? Хотя это было лишним с этим бедолагой: в его устах самые обыкновенные слова обретали двусмысленное звучание.
«…Моя помощь была очень скромной…»
Как после этого удивляться тому, что рассказывают о его врачебной деятельности? Правда, сегодня он еще расстроен тем, что один из его друзей умер под его скальпелем. Умер от сердечного заболевания. Почему бы и нет?
«Случайность…»
Во второй раз случайность ставит этого маленького доктора в довольно щекотливое положение. Лоран не успокоится, пока не получит из столицы заключение судебно-медицинской экспертизы. Если Дюпон покончил с собой, то специалист легко установит, что выстрел был сделан в упор: Жюар обнаружил это и из дружеских чувств хочет выдать происшествие за убийство. Сюда пришел, чтобы увидеть, как было воспринято его заявление; боится, как бы труп — даже после операции — не выдал истину. Похоже, ему неизвестно, что полицейский фургон увез его в совсем другом направлении.
Настоящий друг. Разве не просил он вчера вечером, «из уважения к скончавшемуся», чтобы пресса не раздувала «это происшествие»! Хотя самому ему бояться нечего: утренние газеты вышли лишь с крохотной заметкой, поступившей в последнюю минуту; что же до вечерних, то до них уже дойдут указания клана. Несмотря на то, что Даниэль Дюпон был университетским преподавателем и вел уединенный образ жизни, он принадлежал к этому кругу промышленной и торговой буржуазии, которой совсем не нравится, когда ее жизнь, или смерть, становится общественным достоянием. Ведь по всей стране не найдется газеты, которая могла бы похвастаться независимостью в их отношении; тем более в этом провинциальном городе, где их всемогущий блок кажется един, как нигде. Судовладельцы, производители бумаги, торговцы лесом, владельцы ткацких фабрик — все они связаны круговой порукой ради защиты общих интересов. Дюпон — правда — разоблачал в своих книгах недостатки этой системы, но это были скорее советы, нежели нападки, и даже те, кто к ним не прислушивался, уважали профессора.
Политическое преступление? Имел ли этот человек то тайное влияние, которое иные ему приписывали? Даже и в этом случае нужно быть Руа-Дозе, чтобы выдумать такие нелепости: одно убийство в день в одно и то же время… К счастью, на этот раз он не стал делиться своими галлюцинациями с регулярной полицией. Лоран еще помнит о последней блажи министра: якобы в порту ежедневно выгружалось значительное количество вооружения и снаряжения, предназначенное для одной революционной организации; следовало немедленно прекратить это безобразие и арестовать виновных! На три недели полицейские забыли, что такое сон: досконально проверенные складские помещения, трюмы, перерытые сверху донизу, ящики, открытые один за другим, разложенные (а затем заново сложенные) кипы хлопка (они были тяжелее, чем обычно). Всю добычу составили два незадекларированных пистолета и охотничье ружье, которое один незадачливый пассажир запрятал в чемодан, чтобы не оплачивать таможенный сбор. Никто не принимал этого дела всерьез. Через несколько дней полиция стала посмешищем для всего города.
Главному комиссару не хотелось снова ввязываться в такую авантюру.
6Выйдя из полицейского управления, Валлас снова оказался во власти этого ощущения пустоты в голове, которое он сначала отнес к холоду. В этот момент он подумал, что сыграть свою роль в этом могла и долгая прогулка натощак — которая не могла быть компенсирована завтраком на скорую руку. Чтобы быть в состоянии обдумать как следует слова комиссара и навести порядок в собственных мыслях, он счел полезным позавтракать поплотнее. Итак, он вошел в замеченную часом раньше пивную, где с аппетитом съел яичницу из двух яиц с ветчиной и черным хлебом. В то же самое время он попросил, чтобы официантка объяснила ему самую близкую дорогу до Коринфской улицы. Проходя снова перед скульптурой, украшавшей площадь Префектуры, он подошел к ней поближе, прочитав надпись, выгравированную на камне, находящемся напротив западной стороны постамента: «Колесница государства — скульптор В. Давли».