Но нет! Прекрасно видно, что Валлас искренен: он твердо верит в то, что рассказывает; что же касается его неожиданного визита, то, может, это еще одно свидетельство тому, что в столице Лорану не доверяют?
Главный комиссар весь в своих мыслях, когда их течение прерывает приход какого-то странного человека.
Несмотря на то что дежурный ни о ком не докладывал, несмотря на то что в дверь даже не постучали, Лоран видит, как она открывается, и в нее просовывается какая-то голова, окидывая кабинет тревожным взглядом.
— Что такое? — спрашивает комиссар, готовясь выпроводить невежу.
Но тот поворачивает к нему свою вытянутую физиономию и прикладывает палец к губам, требуя тишины, сопровождая свои действия клоунской мимикой — разом и повелительной, и умоляющей. В то же время он завершает свое вхождение, затем с тысячей предосторожностей закрывает за собой дверь.
— Так что вам в конце концов угодно, мсье? — спрашивает комиссар.
Он уже не знает, сердиться ему, смеяться или беспокоиться. Но, кажется, его слишком громкий голос сильно напугал посетителя. В самом деле, тот, стараясь, напротив, производить как можно меньше шума, простирает к нему руку с патетическим призывом к спокойствию, продолжая на цыпочках приближаться к письменному столу. Лоран, поднявшись, инстинктивно отступает к стене.
— Ничего не бойтесь, — шепчет незнакомец, — а главное, никого не зовите! Вы меня погубите.
Это человек зрелых лет, высокий и худой, весь в черном. Сдержанный тон и буржуазная чопорность костюма немного успокаивают комиссара.
— С кем имею честь, мсье?
— Марша, Адольф Марша, негоциант. Прошу прощения за это вторжение, господин комиссар, но у меня для вас очень важное сообщение, и предпочитая, чтобы все это осталось в тайне, я подумал, что исключительность обстоятельств позволяла мне…
Лоран прерывает его жестом, который означает «В таком случае, конечно же!», но сам он недоволен: он уже замечал, что смена дежурных по этажу не очень хорошо организована; надо будет навести порядок.
— Присаживайтесь, мсье, — говорит он.
И, принимая свою обычную позу, кладет руки на стол, посреди бумаг.
Посетитель садится в кресло, на которое ему указывают, но сочтя, что оно стоит слишком далеко, остается на самом краешке и наклоняется, насколько можно, вперед, так чтобы его было слышно, если он будет говорить не повышая голоса:
— Я по поводу смерти этого бедного Дюпона…
Лоран уже ничему не удивляется. Даже не отдавая себе в этом отчета, он ожидал такой фразы. Она ему знакома, как если бы он ее уже слышал. Его интересует продолжение:
— Я присутствовал при последних минутах нашего несчастного друга…
— А, так вы были другом Даниэля Дюпона.
— Не будем преувеличивать, господин комиссар; мы давно друг друга знали, только и всего. И я считаю, что как раз наши отношения…
Марша замолкает. Затем, внезапно приняв решение, заявляет театральным голосом — но по-прежнему таким же тихим:
— Господин комиссар, сегодня вечером меня должны убить!
На этот раз Лоран воздевает руки к небу. Только этого еще не хватало!
— Что это за шутки?
— Не кричите, господин комиссар, и скажите, разве я похож на шутника?
И в самом деле не похож. Лоран снова кладет руки на стол.
— Сегодня вечером, — продолжает Марша, — я должен пойти в одно место, где меня будут ждать убийцы — те, что стреляли вчера в Дюпона — и, в свою очередь…
Он поднимается по лестнице — медленно.
Этот дом всегда казался ему мрачным. Слишком высокие потолки, темная обшивка, углы, где сгущается тьма, рассеять которую не удается даже электрическому свету, все здесь сделано для того, чтобы усилить тревогу, охватывающую тебя, как только ты сюда войдешь.
В этот вечер Марша обращает внимание на детали, которые до сих пор его не задевали: скрипящие двери, тревожные перспективы, необъяснимые тени. У подножия перил скалится морда сумасшедшего.
С каждой ступенькой подъем замедляется. Перед маленькой картиной с разрушенной башней приговоренный к смерти останавливается. Теперь ему бы очень хотелось узнать, что же означает эта картина.
Через минуту будет слишком поздно — ведь осталось всего пять ступенек до того места, где ему предстоит умереть.