— Так бегать же нельзя?
— Ну, уходи быстрым шагом…
— Я все это не запомню.
— Ничего. Там есть такой специальный голос — он все время зачитывает законы вслух. И еще там все везде написано. Ты, главное, читай внимательно вывески — и не пропадешь. Все понял?
— Да. Слушай… Скажи честно: там очень страшно?
— Страшно. Но вполне терпимо. Ты, главное, постарайся представить, что это просто такой большой дом. Не думай, что он под землей. Когда сильно грохочет, зажимай уши. Ни в коем случае ни к чему не прикасайся. Даже если очень красивая вещь, блестящая там, ну или, я не знаю, просто тебе понравилась — не трогай, это, скорее всего, приманка, она может взорваться. Там, говорят, все взрывается… Так, еще что… не думай про крыс. И на людей не смотри. Это не закон — в принципе, смотреть можно, но я тебе просто очень не советую. У них там становятся такие лица… Такие… Ладно, не могу описать. Но ты лучше не смотри, и все… — он умолк и некоторое время деловито листал атлас Москвы. — Ага, нашел. Это уже если… то есть когда ты выйдешь наружу. План местности. Вот, смотри. Большая Садовая, поворот налево — Малая Бронная, та-а-ак. Большой Патриарший переулок… вот она, твоя Спиридоновка! Почему ты, кстати, про какие-то болота говорил? Пруды тут вот, да, вижу, на карте… Патриаршие пруды… А болот никаких нет.
— Раньше были, — одеревеневшими губами сказал я. — Раньше это место назвалось Козьи Болота.
— Когда раньше?
— Давно, — отрезал я. Подземелье наводило на меня ужас, и читать ему лекцию по истории настроения не было.
На «Маяковской», уже у выхода из подземелья, я ненадолго остановился, чтобы перевести дух. Кажется, там, внизу, я все сделал правильно… но очень устал. Шея, спина и лоб были мокрыми от пота, сердце колотилось с какими-то угрожающими всхлипами. Я прислонился к мраморному парапету и запрокинул голову.
Потолок был очень странный. Этакий купол, выстланный мелким желтым кафелем. В центре купола красовался большой круг с примитивной, точно сделанной умственно отсталым ребенком, мозаичной картинкой: грязно-бурые облака на грязно-синем фоне. В другом конце потолка из кружка поменьше вылезала радуга совершенно невообразимых цветов: с правилом «каждый охотник желает знать…» ребенка явно никто не ознакомил. Еще там был треугольник с каким-то совсем уж абстрактным сине-красным не то небом, не то извержением вулкана… Но самое странное — по потолку были разбросаны, абсолютно бессистемно, отрывки из стихов Маяковского и просто отдельные слова.
Маяковского я в свое время читал много — в домашней библиотеке имелось полное собрание сочинений, — так что цитаты узнал. На выходе из подземелья, кляксами разбрызганные по потолку, они смотрелись более чем странно.
«И небо, в дымах забывшее, что голубо». — гласила центральная надпись.
«Прочел я зовы новых губ» — чуть сбоку. Рядом с «зовами» разместилась почему-то аршинная буква «Я». «На чешуе жестяной рыбы» уехало в противоположный конец потолка. Гигантское «ХОРОШО!», вообще ни к чему, кажется, не относящееся, растянулось на несколько метров. Похоже, умственно отсталый ребенок, оформлявший здесь интерьер, поразвлекся на славу.
На самом видном месте располагались строки:
И чуть ниже:
Этого стихотворения я не знал. Все в страшном? Как это понять — в страшном?…
Я пошарил глазами по потолку и наконец обнаружил одиноко висящее «порядке».
— Все в страшном, — повторил я про себя и выбрался наружу.
— …Мне страшно, страшно, когда ты так говоришь! — взвизгнула Валя. — И вообще, я не пойду теперь никуда! Плевала я на твою «Маяковскую», и на колонны, и на глубокое залежание!
— Не залежание, а заложение, — машинально поправил Лев.
— Хватит меня учить! Иди девку свою учи!
— Валя!..
Был сентябрь, тридцать восьмой год, выходной, листья, солнце и впервые за несколько дней тепло; они собирались прогуляться пешком до новой станции метро, но уже в дверях увязли в очередной ссоре.
— …Не пойду я с тобой!
— Не хочешь — не ходи, — сквозь стиснутые зубы прошипел Лев. — Только не вопи ты, ради бога, как резаная на весь подъезд. Соседи услышат, неудобно.