— Валюша, ты где, я на работу опаздываю, куда же ты делась… — испуганно бормотал старик.
И, превозмогая жалость, я ответил ему:
— Ее больше нет. И тебя больше нет. — И от звука моего голоса белая пустота дрогнула и рассыпалась…
…Очнулся я на лестничной клетке (где меня заботливо уложили лицом вниз на зассанный кафель), от холода — и тут же почувствовал у себя на затылке чей-то пристальный взгляд. Кроме того, там же, в районе затылка, ощущалась пульсирующая боль и какая-то странная щекотка — как будто из головы моей вылезали, один за другим, маленькие теплые слизни, а потом скатывались, точно с ледяной горки, мне на шею. Все еще лежа на животе и стараясь шевелиться как можно меньше, я осторожно провел рукой по волосам. Они были мокрыми и липкими: кровь… Слизняков на голове не обнаружилось — зато обнаружилась очень неприятная шишка, на ощупь напоминавшая большую полуочшценную картофелину.
Он стоял надо мной.
Я медленно повернулся на бок, потом, поборов тошноту, сел и только тогда взглянул на него. Мне очень захотелось кричать. Но я сдержался.
Назвать его уродливым можно было лишь с очень большой натяжкой и только за неимением в языке терминов, более красноречиво характеризующих подобную внешность. То есть слово «уродливый» говорило о его облике столь же мало, сколько слово «немой» — об устройстве речевого аппарата покойника или слово «веселый» — об эмоциональном состоянии буйнопомешанного.
Лицо его представляло собой презанятное месиво из дюжины самых разных человеческих физиономий. Казалось, что некий всемогущий маньяк-расчленитель собрал его из подручных деталей — неодинаковой величины огрызков, шмотков и кусочков расчлененных жертв, а потом каким-то чудом вдохнул в созданное им существо жизнь. Иссеченная морщинами бледная старческая кожа перемежалась на его лице лоскутами по-детски розовыми и мягкими, а также смуглыми, поросшими жесткой черной щетиной, и игриво-веснушчатыми. Капризно изогнутые ниточки дамских бровей соединялись мохнатой кустистой порослью на переносице. Глаза были разные. Один — блестящий, темно-карий — маленьким злым буравчиком ввинтился куда-то в щеку. Другой — большой, задумчивый, мутно-серый — расположился на лбу. Рот сильно кривился влево, губы тоже были разными, на нос я вообще старался не смотреть… Одежда его и руки были вымазаны в крови — надо думать, моей.
Возраста он был, мягко выражаясь, неопределенного. И все же, приглядевшись, я стал склоняться к мысли, что, кем бы это существо ни было, оно было довольно молодым. Его разные глаза смотрели на меня с той смесью злорадства и острого любопытства, с какой смотрят только дети на раненных ими животных или других детей…
Некоторое время мы оба молчали. Я, как загипнотизированный, таращился на него. А потом он нарушил молчание. Он подошел вплотную, ударил меня ногой по лицу и дребезжащим, срывающимся, как у подростка, голосом, сказал:
— Изба с углами, в углах иконы…
И я понял, кто он.
Он сказал:
— Окладны бревна, двери с запором… — и снова меня ударил.
Я не дал ему сдачи — только попытался заслонить лицо руками. Я строго придерживаюсь правила: не бить своих. Для своих есть слова, простые и сложные. И орудия убийства, довольно простые, на тот случай, если не действуют никакие — даже сложные — слова. Для своих есть заклинания и проклятия, есть яды, ножи и веревки. Но в драку не вступают с себе подобными. А он… Безусловно, мне было бы куда проще признать, что эта тварь — пришелец из космоса (хотя я отродясь не верил в инопланетян) или больной мутант, материализовавшийся из печального сна какого-нибудь замученного совестью ученого-ядерщика… Но он сказал то, что он сказал. А значит — сколь бы трудно ни было в это поверить — он был подобен мне.
Так что я не ударил его. Я только вытер кровь с лица и продолжил за него:
— Чур от злого, чур от чужого…
И еще я сказал, что пришел с миром. Как гость, а не как хозяин. Аминь.
— Ну да, с миром ты пришел, как же! — отозвался он довольно сварливо, но лягаться, впрочем, перестал и вообще заметно успокоился — даже отошел на пару шагов назад, как бы давая понять, что больше меня не тронет.
— А чё пришел-то ваще? — уже почти миролюбиво поинтересовался он. — Кто тебя сюда звал?
— Никто.
Только в этот момент я вполне осознал, насколько унизительно мое положение.
— Ну так и чё пришел? Чё вы все сюда ходите? Нюх, что ли, отшибло? Я ж тут все пометил, в подъезде… Чё вы лезете на чужую территорию?