- Садись, будем пить чай.
Он выглядит чем-то недовольным, но плюхается на табурет, придвигает к себе самую большую кружку, шумно отхлебывает, хватается за разламывающийся в пальцах кусок торта и тут же отправляет его в рот. Пальцы липкие, в кремовых разводах и крошках безе, и он облизывает их по-мальчишески быстро, резко, а я смотрю за тем, как скользят по пальцам его губы, и понимаю, что мне надо в душ.
Кое-как запихиваю в себя борщ, чтобы не обижать маму, потом спешу в ванную под предлогом того, что надо бы сполоснуться с дороги. А сам упираюсь лбом в кафель и пытаюсь осмыслить происходящее. Глебу всего четырнадцать, ну через пару месяцев стукнет пятнадцать, он мой родной брат, я водил его за руку в садик, я менял ему подгузники, учил его читать и защищал от хулиганов, что же, черт побери, происходит?!
Кое-как приведя себя в порядок, возвращаюсь на кухню. Торт еще стоит на столе, а вот Глеб уже ретировался, а, значит, я спокойно могу закончить с десертом. Возвращаться в комнату уже страшно, хочется сбежать к друзьям, отыскать первую попавшуюся девушку и развлекаться с ней несколько часов кряду, пока мозги, наконец, не встанут на место. Но все как назло разъехались – кто на практику, кто в лагерь, кто еще куда, и в моем распоряжении только асбестовские карьеры, плавящая кости жара и Глеб, тонкий, хрупкий, натянутый, словно струна моей гитары…
Бреду в комнату, он снова за столом, снова что-то строчит. Мать еще в кухне просила меня хоть как-то развлечь мелкого. Дескать, засиделся дома, совсем не выходит, говорить разучился. Все время строчит что-то, по ночам не спит, аж круги под глазами темные заплыли… Подхожу к нему, а на ум как назло ничего не приходит. Позвать его погулять в лес? Или на речку? Но вида Глеба в плавках с обнаженным бледным торсом я точно не вынесу. Поэтому молчаливо падаю на кровать и моментально засыпаю – сказалась усталость после дороги.
Когда я просыпаюсь, за окном на город уже рухнуло звездное крошево. В комнате хоть глаз выколи. Глеб по-прежнему сидит за столом – по крайней мере, его силуэт никак не поменял позу.
- Глеб, свет хоть включи, - бормочу я, поднимаясь. – Не видать же ничего.
- Звезды хорошо видны только в темноте, - мечтательно шепчет он. – Посмотри. Помнишь, ты меня учил, где какое созвездие? Я запомнил…
- Из окна плохо видно, - хриплю я, чувствуя, как сердце снова готово проломить грудную клетку.
- Пойдем на крышу, а? – предлагает вдруг он. – Я там частенько сижу…
По дороге я захватываю нам куртки, и мы забираемся по давно не крашенной лестнице наверх, где гуляет теплый ветер, где не слышно городского шума, где царят только звезды и только тайга…
Глеб давно отточенными движениями распахивает дверь и тут же направляется к краю крыши. Садится, спустив ноги вниз, и внутри меня что-то ухает от ужаса. Бегу за ним, сажусь сзади, хватаю за плечи и дышу в вихрастый затылок.
- Аккуратнее, малыш, - шепчу ему я. – Так и навернуться недолго.
- Смотри, - тычет пальцем в небо, - я вижу Сириус!
- Это не Сириус, малыш, - непроизвольно прижимаюсь к нему сзади я и перехватываю его ледяную ладонь, сжимая ее в своих пальцах и ведя его руку чуть в сторону, - это Полярная, а Сириус вот, видишь? Крохотная блестящая оранжевая точка. Смотрит прямо на нас, - бормочу прямо ему в ухо не в силах сдержать галопирующее дыхание.
- Он прекрасен, - восхищенно тянет Глеб, а мне только и хочется, что откликнуться в ответ: это ты прекрасен…
- А мы можем увидеть млечный путь? – продолжает вопрошать он.
- Не здесь, Глебка. Где-нибудь в горах, на открытой местности, где нет фонарей и вообще никакого иного освещения…
И он снова прежний, такой, каким я его помнил. Он снова не смущается, не ершится, словно ночь раскрепостила его, позволила быть самим собой даже со своим старшим братом, с которым вдруг стало так сложно отчего-то общаться… Он откидывает голову назад, кладя мне ее на плечо, и сдерживаться становится почти невыносимо. Руки мои дрожат, да и всего меня колотит, но я не смею предпринять ни единой попытки. Ему 14 лет, и он мой младший брат. Если я только опущу губы чуть ниже, мне останется лишь сигануть с крыши, поскольку жить с этим я не смогу…
На небо выползает тонкая струнка луны, и Глеб восхищенно цокает языком.
- Жаль, у нас нет телескопа… - стонет он.
- Я куплю тебе его, - хрипло шепчу ему на ухо я, чувствуя, как в голове все плывет от его невозможной близости. – И мы будем смотреть на звезды плечом к плечу. Всегда. Всю жизнь, слышишь?
- Да… - мечтательно отзывается он.
Все во мне бурлит, клокочет и рвется наружу, сил сдерживать себя почти не остается. Не работают уже ни призывы совести, ни навязанные обществом барьеры, все летит к чертям, когда он здесь так близко лежит на моем плече и лопочет что-то бессвязное про звезды. Пытаюсь хотя бы отвлечься.
- А что ты такое писал, когда я приехал? Даже встретить меня не вышел, - в голосе моем звякнула затертой монетой странная обида.
Глеб вдруг резко обернулся – так, что губы его задели мои, и я на мгновение окаменел от этого нечаянного, но такого смелого прикосновения.
- А ты никому не скажешь? – глаза его в темноте сверкнули обсидианом и тут же погасли.
Он едва заметно улыбнулся, когда я покачал головой.
- Я тут сказку одну на днях прочел. Взял в библиотеке странную книжку, сборник рассказов разных авторов. Всего Гофмана я уже давно перечитал, и библиотекарь сказала мне, что это в похожем стиле. Там была история о том, как люди, умирая, превращаются в синие цветы…
- Красиво, - выдохнул я, едва ли понимая, о чем он говорит.
- Говорят, мертвецы – синие добрые цветы.
Замолчи, не кричи. Подожди – зацветешь и ты, - пропел он, приближая губы к моему уху.
- Глеб? – изумился я, ощущая, как мне стало чуть легче дышать от удивления, слегка охладившего мой пыл. - Ты написал песню?
- Ты умрешь и скоро, медленно и больно, - продолжал напевать он, - я тебя целую, на ухо шепчу: “Скоро будет лучше, скоро станет легче…”
- Глеб… - я хватаю его в охапку и отодвигаюсь от края крыши.
В голове моей царит сумбур, хаос. Хочется задать ему тысячу разных вопросов, но этот хриплый голосок, это дыхание, опалившее мою шею… Я отталкиваю его и бегу вниз, понимая, что еще секунда - и будет слишком поздно куда-либо бежать…
Мерный стук метронома вдруг прекращается от прикосновения тонких пальцев.
- Просыпайтесь, Вадим, - звучит откуда-то сверху профессионально поставленный женский голос.
И Вадим выныривает из темного асбестовского неба и обнаруживает себя сидящим на кресле в позе зародыша, обхватив себя руками.
- Что-то было? – выдавливает из себя он, принимая обычную позу и поправляя одежду.
- Вадим, у нас с вами, кажется, наклевывается очень сложная ситуация. Я выявила причину вашей парамнезии, она многое объясняет, если не вообще все, но для того, чтобы дальнейшие сеансы были эффективными, я должна получить от вас прямой ответ на свой вопрос.
Вадим испуганно, но покорно кивнул.
- Скажите, что вы испытываете к своему младшему брату? – и в глазах Светланы блеснуло ледяное пламя.
========== 8. ==========
В итоге бесплодных стараний на следующее утро Вадим отправился на репетицию СДК в свободно сидящих на нем афгани. Перед выходом он окинул себя взглядом в зеркале, недовольно скривился, но все же вынужден был признать, что в штанах этих чрезвычайно удобно – нигде не жмет, все проветривается как надо. И даже поймал себя на порочной мысли, что было бы неплохо и в своем 1990-м найти себе что-то похожее.