Аш-Монкур относился к числу тех немногих, кто искал общества Риальто. Он избрал для себя внешность ксарионского бога природы и являл миру бронзовые кудри и утонченные черты, которые, по мнению кое-кого из его товарищей, несколько портили чрезмерно румяные губы и, пожалуй, глаза, слишком круглые и ясные. Побуждаемый завистью, иногда он, казалось, в точности копировал жеманные манеры Риальто.
Сам Аш-Монкур обладал ворохом навязчивых привычек. Задумавшись над чем-то, он щурился и теребил мочки ушей, когда что-то озадачивало, он принимался ожесточенно расчесывать подмышки. Подобные манеры, от которых он никак не мог избавиться, совершенно не вязались с небрежным апломбом. Он подозревал, что Риальто посмеивается над его потугами, что лишь разжигало его зависть, которая и толкнула его на хулиганские выходки.
Мун Волхв давал званый обед у себя во дворце, и теперь гости готовились расходиться. Они уже вышли в фойе и принялись разбирать плащи и шляпы. Риальто, с неизменной скрупулезностью исполнявший правила этикета, протянул Гуртианцу сначала его плащ, затем шляпу. Гуртианц, чья голова переходила прямо в массивные плечи, минуя шею, что-то буркнул в знак благодарности. Аш-Монкур, стоявший неподалеку, воспользовался случаем и пустил в ход заклятие, увеличив шляпу Гуртианца на несколько размеров, и когда вспыльчивый маг нахлобучил головной убор на макушку, оный провалился сзади почти до самых плеч, а спереди из-под полей торчал один только нос-картошка. Гуртианц сорвал шляпу с головы и оглядел ее со всех сторон, но Аш-Монкур уже снял заклятие, и с виду все выглядело вполне обычно. Гуртианц снова примерил шляпу, и на этот раз она села как полагалось.
Однако даже сей досадный эпизод мог бы пройти незамеченным, если бы Аш-Монкур не запечатлел эту сцену в картинке, которую впоследствии распространил среди магов и прочих представителей местной знати, чьим расположением Гуртианц желал заручиться. На картинке красовался Гуртианц с торчащей из-под шляпы красной шишкой носа, а на заднем плане маячило насмешливо улыбающееся лицо Риальто. Последний был единственным, кто не получил экземпляр картинки, а рассказать ему о ней никто не подумал, и уж меньше всего к этому был склонен Гуртианц, чья ярость не знала границ и который теперь с трудом сдерживался при одном лишь упоминании имени Риальто.
Аш-Монкур пребывал на седьмом небе от успеха проделки. Любое пятно на репутации Риальто могло лишь пойти на пользу его собственной, к тому же он обнаружил, что замешательство Риальто доставило ему злорадное удовольствие. Эта шутка положила начало целой серии козней, которые превратились для Аш-Монкура в своего рода болезненную страсть, и целью всей его жизни стало полное и окончательное посрамление гордого Риальто.
Узнав, что Риальто задумал подновить комнаты для гостей в своем дворце Фалу, Аш-Монкур выкрал из коллекции Ао Опалового ценный экспонат и устроил так, что камень оказался прикрепленным к концу сливной цепи в новой уборной в Фалу. Когда Ао прознал, какая судьба постигла его великолепный двухдюймовый опал каплевидной формы, он, как и до него Гуртианц, впал в бешенство и с ним едва не сделался припадок.
В другой раз, когда Риальто экспериментировал с пузырями из светящейся плазмы, Аш-Монкур заставил один из них опуститься на бесценное дерево аркесад, которое Зилифанд выписал с Канопуса и трясся над ним как одержимый.
Соприкоснувшись с кроной, плазма взорвалась и осыпала все вокруг осколками хрупкой стеклянной листвы, а жилище Зилифанта пропиталось неистребимым зловонным запахом.
Зилифант немедля пожаловался Риальто хриплым и срывающимся от негодования голосом. Риальто прибегнул к сухой логике и привел Зилифанту ровно шесть неопровержимых причин, по которым ни один из его пузырей никоим образом не мог причинить такие разрушения, после чего выразил пострадавшему свое сочувствие, но платить за нанесенный ущерб наотрез отказался. Возмущение Зилифанта подогрел Аш-Монкур, по секрету сообщивший тому, что Риальто якобы во всеуслышание грозился использовать злополучный аркесад в качестве мишени.