— Пока что «Ничего не» не видно, — заметил Ао Опаловый.
— А ты приглядись внимательней! — посоветовал Вермулиан. — Видишь темную стену? Это и есть «Ничто не».
— И снова, — вмешался Пергустин, — возникает вопрос: где Моррейон. Из замка Ильдефонса, где мы строили догадки, конец вселенной представлялся четко определенным местом. Теперь, когда мы добрались до него, понятие кажется весьма расплывчатым.
— Вся экспедиция — фарс, — пробормотал себе под нос Гильгед. — Что-то я не вижу «полей», ни сияющих, ни каких-либо иных.
— Начнем поиски с этой одинокой звезды, — сказал Вермулиан. — Мы слишком стремительно приближаемся. Нужно загасить ускоряющее курение.
Волшебники столпились у балюстрады, глядя, как далекая звезда становится все ярче и ярче. Вермулиан закричал с командной вышки, что видит одинокую планету, которая вращается по орбите вокруг звезды.
— Таким образом, — заключил Мун Волхв, — существует вероятность, что именно на ней мы отыщем Моррейона.
8
Летучий дворец приблизился к одинокой звезде, и планета превратилась в диск, по цвету напоминающий крылышки мотылька. За ней, отчетливо различимая в тусклом свете солнца, зловеще чернела стена.
— Теперь понятно, о чем предупреждал Зезамедес, — сказал Гуртианц, — при условии, конечно, что Моррейон и впрямь живет в этой безотрадной глуши.
Планета постепенно увеличивалась в размерах, так что стал виден унылый пейзаж. Над равниной вздымалось несколько побитых временем холмов, в лучах солнца тускло поблескивало столько же водоемов. Помимо этого, единственным примечательным зрелищем были развалины некогда крупных городов; лишь немногие здания устояли под напором времени, сохраняя для потомков понятие об архитектурном стиле, приземистом и корявом.
Дворец завис в воздухе над одними из таких развалин, стайка похожих на куниц мелких грызунов бросилась врассыпную и скрылась в зарослях кустов, больше никаких признаков жизни видно не было. Дворец продолжил облетать планету с востока на запад. Вскоре с вышки послышался голос Вермулиана:
— Обратите внимание на пирамидку из камней, она обозначает древний тракт.
Через три мили показалась еще одна такая пирамидка, потом еще и еще — кучки тщательно прилаженных друг к другу камней, указывающих дорогу вокруг планеты.
Неподалеку от следующих развалин Вермулиан приглядел ровную площадку и опустил дворец на землю, чтобы осмотреть то, что осталось от древнего города.
Волшебники разошлись в разные стороны, чтобы не терять времени даром. Гильгед направился к безлюдной площади, Пергустин с Зилифантом — к городскому амфитеатру, Гуртианц — к груде вытесанных из известняка глыб неподалеку. Ильдефонс, Риальто, Мун Волхв и Герарк Предвестник принялись бесцельно бродить по округе, но, услышав чье-то пение, остановились как вкопанные.
— Странно! — воскликнул Герарк. — Голос похож на Гуртианца, достойнейшего из людей!
Они протиснулись сквозь щель в руинах и очутились в просторном зале, защищенном от вездесущего песка массивными каменными глыбами. Сквозь многочисленные щелочки и отверстия просачивался солнечный свет, посередине тянулась линия из шести длинных плит. В дальнем конце зала сидел Гуртианц и с безмятежным видом разглядывал появившихся волшебников. Перед ним на каменной плите стоял шар не то из темно-коричневого стекла, не то из глазурованного камня. На полке за его спиной виднелись другие такие же сосуды.
— Похоже, — заметил Ильдефонс, — Гуртианц наткнулся на место, где когда-то была таверна.
— Гуртианц! — позвал Риальто. — Мы услышали, как ты поешь, и пришли взглянуть, в чем дело. Что ты нашел?
Тот откашлялся и сплюнул на землю.
— Гуртианц! — не унимался Риальто. — Ты меня слышишь? Или ты так перебрал древнего пойла, что ничего не соображаешь?
— В каком-то смысле перебрал, а в каком-то недобрал, — совершенно ясным голосом ответил Гуртианц.
Мун Волхв поднял коричневый сосуд и принюхался к его содержимому.
— Запах резкий и терпкий, травяной. — Он попробовал жидкость на язык. — Вкус довольно освежающий.
Ильдефонс и Герарк Предвестник взяли с полки по сосуду и вскрыли пробки, Риальто с Муном Волхвом последовали их примеру. По мере того как бутыль Ильдефонса пустела, он становился все более и более словоохотливым и в конце концов принялся рассуждать о древнем городе: