Попытки Берлина «избавиться от оков Версальского диктата» не могли остаться без ответа. Для обсуждения германской угрозы главы правительств и внешнеполитических ведомств Великобритании (Рамсей Макдональд и Джон Саймон), Франции (Пьер Этьен Фланден и Пьер Лаваль) и Италии (Бенито Муссолини, занимавший оба поста) собрались 11–14 апреля 1935 года в итальянском городке Стреза. Они заявили о непризнании изменений мирных договоров и дали понять Гитлеру, что не допустят объединения Австрии с рейхом: именно на это была направлена предпринятая нацистами попытка переворота в Вене 25 июля 1934 года, стоившая жизни федеральному канцлеру Энгельберту Дольфусу, другу и союзнику дуче. Однако итоговое заявление по настоянию англичан было составлено в обтекаемых выражениях, чтобы не беспокоить ни Гитлера, ни собственный парламент. Муссолини понял, что Англия и Франция не помогут ему против Германии, но и не помешают готовившейся аннексии Абиссинии{56}.
Две недели спустя, 2 мая в Париже Лаваль подписал советско-французский договор о взаимной помощи. 16 мая аналогичный пакт был заключен между Москвой и Прагой при французском посредничестве, поскольку Францию и Чехословакию еще с 1924 года связывал союзный договор.
Гитлер понял, что время не ждет. 25 мая он известил Париж, Лондон, Рим и Брюссель, что считает советско-французский договор нарушением заключенных с ними в октябре 1925 года Локарнских соглашений, по которым Германия признала нерушимыми свои западные границы. Первыми — только через месяц! — дали ответ французы (25 июня), затем англичане (5 июля), итальянцы (15 июля) и бельгийцы (19 июля){57}. О готовности к диалогу это явно не свидетельствовало.
Первого июня Риббентроп был назначен главой делегации на переговорах с Англией по морским вооружениям и получил ранг чрезвычайного и полномочного посла по особым поручениям. На следующий день он прибыл в Лондон и разместился в фешенебельном отеле «Карлтон», над входом в который развевался непривычный для лондонцев флаг со свастикой. Вильгельмштрассе выделило ему в помощь начальника Правового отдела Фридриха Гауса и опытных дипломатов Эрнста Вёрмана (знакомого Риббентропа с 1920-х годов и его постоянного сотрудника в будущем) и Ганса Фровейна. Флот представляли контр-адмирал Карлгеорг Шустер и капитан 2-го ранга Ганс Кидерлен, которым помогал военно-морской атташе в Англии капитан 1-го ранга Эрвин Васснер. Шмидт переводил: Риббентроп сказал, что мог бы обойтись и без переводчика, но предпочитает концентрироваться на сути дела, а не на тонкостях грамматики.
Между ним и Хёшем установился корректный «нейтралитет»: глава делегации и посол настолько дистанцировались друг от друга, что 3 июня, во время парада в честь дня рождения короля, стояли на противоположных концах посольской террасы в окружении своих приближенных. Ссылаясь на то, что англичане повсюду установили подслушивающие устройства, Риббентроп приказал участникам переговоров хранить их содержание в строжайшей тайне даже от посла. Шепотом передавалась история о том, что военно-морской атташе смог проинформировать его о происходившем, только уединившись с ним то ли в туалетной комнате, то ли в гардеробной во время одного из приемов.
С британской стороны переговоры вели заместитель начальника Морского штаба вице-адмирал Чарлз Литтл и дипломат Роберт Крейги, участвовавший в международных форумах по самым разным проблемам, включая… охрану слонов и носорогов в Африке (такая конференция проходила в Лондоне в 1914 году).
Работа началась утром 4 июня{58}. Открывший заседание Саймон заявил, что соотношение 100:35 — не догма и что его страна будет исходить из своих реальных нужд, а затем предложил перейти к обмену мнениями. Риббентроп ответил, что для Германии приемлемо только такое соотношение, как основа «нерушимых и твердо установленных отношений» и что это не предмет торга, а окончательное решение фюрера, который «мыслит длительными историческими периодами». Оторопевший министр заметил, что подобные условия можно выдвигать только в конце переговоров, но не в начале, и покинул совещание для консультации с премьером. Правда, удивление Саймона трудно признать искренним. Во время приезда Фландена и Лаваля в Лондон в феврале 1935 года для консультаций он сразу предложил приступить к обсуждению окончательного текста коммюнике. Вот французы, те, действительно, удивились…