– Может быть.
И вот я помогла Сглазу принять «сидячую» позу, а затем Жимолость бесцеремонно вывела меня из задумчивости – подошла, виляя задом и тряся дойками, остановилась в метре и заговорила. На Сглаза она не обращала внимания – разве что если хотела оскорбить.
– Долго ты еще будешь нянчиться с этим мослоходцем? Когда мы сможем закончить наше дело?
Жимолость провела экраногтем большого пальца по шву, пересекающему ее голую талию, и открыла «карман опоссума». Из него ловко извлекла и вручила мне флэш-карту.
Я мельком заметила, что по экраногтю Жимолости бежит мандельбротов видеоряд, и вдруг мне все происходящее показалось странным и нереальным, как эти фрактальные картинки.
Я нервными пальцами согнула еще теплую карточку, и на ней высветилось силикробовое сообщение:
Пещера Г-Гнома,
Площадь Багдом, 1040.
(Добираться: до Узла № 10 по Красной артерии, или движдорожкой № 7.)
Любые соматические и гномические изменения.
Удаления, вставки и инверсии.
Государственная лицензия и полная гарантия качества.
Я снова перегнула карточку, и показался логотип тотально могущего семейства Жимолости, полулегальная иконка Рэнсайферов.
Жимолость злорадно ухмыльнулась:
– Теперь вы с приятелем получите от Г-Гнома все, о чем ни попросите, включая сиськи – ты ведь давно мечтаешь о них, признайся.
Я напряглась, но в лице вроде ни один мускул не дрогнул. Понимала: весь класс смотрит и слушает.
– Нет, я хочу шип.
– И я, – присоединился ко мне верный Сглаз, хоть и чувствовалось, что он, как и я, думает совсем о другом.
– Вот ведь болваны! Спорим, вы не отличаете в себе самих эфферентное от афферентного. Ну, да черт с вами: если завтра оба явитесь в шипах, я буду вынуждена признать, что у вас есть тестостерон в тестостеронницах и эстроген в эстрогенницах.
И Жимолость повернулась к нам спиной, как будто нас более не существовало.
Училка велела вернуться к занятиям, и я не смогла перетереть тему со Сглазом.
Надо ли говорить, что остаток четырехчасового учебного дня тащился, как липучка-ползучка? В моем кармане лежал башлятник Жимолости, и я не могла сосредоточиться ни на плектике, ни на кладистике, ни на кундалини, ни на бихевиоральной прагматике. Ни даже на ленче! А ведь давали сегодня мое любимое: прожаренный крокштекс из выросшего на воле крокодила с бескалорийным мороженым «Бен и Джерри» на десерт!
Я мечтала только об одном: поскорее бы закончились уроки, и тогда мы со Сглазом наконец решим, как быть с волшебной флэш-картой. И стоит ли вообще с Жимолостью связываться.
Но вот мы свободны! По крайней мере, насколько может быть свободен одиннадцатилетний ребенок в этом обществе, которое попрание прав юного поколения ввело в систему.
Мы со Сглазом встретились под могучим сорокафутовым адамовым деревом на краю школьного двора. Два года назад, во Всемирный День Весны, мы помогали сажать это растение, оно тогда было крошечным, и с тех пор обычно встречались тут после уроков. Были бы у Сглаза ноги, он бы, наверное, сейчас рыл ими землю. А ему приходилось давать выход нервозности, ковыряя пальцем кору.
– Не знаю, как у тебя, – сказал мой верный космик, когда я подошла, – а у меня просто голова кругом. Как насчет потратить минутку-другую на сатори, нервы успокоить, с мыслями собраться?
– Классная идея! Я слышала, в кафе «Хроматин» появились новые тропы от «Арчер-Дэниэлз-Мидленд»…
– Так чего же мы ждем? Пошли!
И вот мы со Сглазом двинули, кто как мог, в кафе «Хроматин».
Вообще-то после школы нам полагалась практика. Сглаз должен был отправиться к своему мастеру в Меркосур-маркет (он учился управлять складом, чтобы потом заняться этим же на Асгарде), а меня ждали в местном отделении института Неганка, где я постигала секреты модулирования морфологических полей.
Но если мы и правда обзаведемся шипами, то неявка на рабочее место будет самым пустяковым из наших грехов.
Кафе «Хроматин» находилось совсем рядом, в полуклике от школы, так что мы не стали заморачиваться с движдорожками. Я долго пробыла в виртуальности, а после такого приятно размять мускулы. Сглазу – тоже, я это знала.
И вот мы внутри лимонадной, среди старомодных декораций, примитивных снимков, сделанных позитрон-ным томографом, и ЯМР-спектров поглощения мозгом глюкозы, мерцающих на стареньких мониторах с низким разрешением.
– Два «Дзесю-джуса», – сказала я кибармену, стоявшему за стойкой, и показала флэш-карту Жимолости. Хоть за напитки стервоза заплатит, на худой конец.
– А мне – «Потальский пунш», – выбрал Сглаз.
– Заказ – два «Дзесю-джуса» и один «Потальский пунш», – подытожил киб.
– Нет. По одному каждому.
– Заказ – один «Дзесю-джус» и один «Потальский пунш».
– Шевели железными трусами!
– Это подтверждение заказа?
– Протри микрухи в соображалке!
Секунд десять кибармен напрягал свою эвристику, а затем принялся готовить нам выпивку.
– Хочешь, у пруда посидим? – спросил Сглаз, когда заказ был готов.
– А то!
Я взяла напитки. Мы нашли пустую скамью на травянистом бережку декоративного прудка. Среди водорослей копались две-три базово-линейные утки, что напомнило о моем первобытном идентификате и о сексово-современном – Жимолости.
Я плюхнулась на сиалоновое сиденье, а Сглаз с помощью могучих рук уместил туловище рядом со мной. Теперь наши головы были почти вровень – несложно забыть об отсутствии у него ног.
Мы звякнули стаканами, и я начала медитатост:
– Да обретет разум покой…
– …За САС-доллар девяносто девять! – закончил Сглаз.
Мы выпили до дна и стали ждать результата.
Тропы были оригинальные – близкие по составу к веществу, которое вырабатывает мозг медитирующего монаха. Сглаз выпил нечто на основе вытяжки из тыквы самого далай-ламы. Через минуту-другую мир сделался мерцающе прозрачным, и я законтачила со вселенной.
Ничто не имеет значения, но все учтено – потрясающее состояние. И все проблемы – как рукой сняло.
Глядя на совершенный круг пруда, я увидела, как посередке возникла рябь, а затем вода раздалась и выпу-стила плавник аэрорыбы, совершавшей метаморфозу, чтобы вступить во вторую половину жизни. Мы только что проходили на уроке эти помеси, и теперь сведения стройными рядами прошли через мою память.
Наполнив плавательный пузырь водородом, полученным из воды, и обновив свою физиологию, аэрорыба получила возможность жить в атмосфере. Несколько месяцев она будет питаться витающими микроорганизмами, спорами и пыльцой, при этом всасывая разреженный озон и накапливая его в другом пузыре. Этот пузырь будет все время раздуваться и наконец лопнет, когда рыба окажется на высоте пятнадцати километров, на нижней поверхности озонового слоя, и реактивные молекулы разлетятся там, где они смогут принести только пользу.
Очень даже не слабо придумано. Не понимаю ребят, которые с лазиками охотятся на озонососок, чтобы только полюбоваться водородными микровзрывами.
– Аэрорыба рождается, взрослеет, делает свое дело и умирает, – глубокомысленнейше изрек Сглаз.
Если б я не залила мозги сатори-тропом, мне бы слова Сглаза показались не слишком умными или даже ультрапримитивными. Но сейчас они как будто инкапсулировали всю нашу ситуацию в ореховую скорлупу.
– Мы – те же рыбы, – ответила я. – Но и больше, чем рыбы.
– Девочка, твой ум ярок, как солнечная вспышка мощностью икс-три!
Вот тут-то я и поняла, что люблю Сглаза и хочу быть с ним всегда.
И в этот самый момент, словно в подтверждение моему открытию, подошла другая парочка и уселась рядом с нами на скамью.
Женщина носила плоть от «Системикс», соматип Великая Мать, с двумя вертикальными рядами маленьких грудей, с бедрами, широкими, как водохранилище за плотиной на Хуанхэ. Из одежды на ней была только травяная юбка.