4.06.10
«Побудьте, Юленька, мне другом и женой…»
Побудьте, Юленька, мне другом и женой,
И станет мир, с какой-нибудь, но стати
Со что-нибудь совсем величиной
Огромное, и мы в аэростате
Ах, полетим, конечно, полетим
Так далеко, что дальче не бывает,
Где что ни день, то сразу Валентин,
А что ни клумба — мигом поливают.
Мы станем коз пасти для молока,
Спасём собак от злого Баскервиля
И жук-вредитель будет великан,
Затем, чтоб мы легко его ловили.
1.02.09 Париж
«Пять свечей: четыре синих…»
Пять свечей: четыре синих
И одна на толстой ножке
Две мечети возносили.
На столе лежали крошки.
Я зачем-то подмечал,
Как зазубрены площадки,
Там, где пятая свеча.
Как зазубрены и шатки.
Полумесяц восходил,
Год две тысячи десятый
Был как будто впереди,
Но оказывалось — сзади.
Много берега. Лошадки.
Тёплый свитер и сапожки.
Две мечети, три перчатки,
Пепел на столе и крошки.
19.04.09 Казань
К БРИДХИД
Всей высоты не вынеся венка,
У кромки мая крылышками машет
Судьба, неподражаемо тонка,
И так легка, что кажется — не наша.
Подолы платьев чёрных подобрав,
Садится в лодку бархатную. Верь же:
Ей не Харон, а благородный граф
Простую сумочку и туфельки подержит.
Возьмёт под локоть хрупкий, и слегка
За талию воздушную обхватит,
И ничего не чувствует рука,
Лишь тонкий крой податливого платья.
23.05.09 Венеция
«Одетый арлекином, таким, что часто…»
Одетый арлекином, таким, что часто
На джокерах изображают,
Посередине площади, где булочки крошатся
С приятным, постоянным хрустом,
Он метких птиц подвержен урожаю,
Вдыхает носом, выдыхает бюстом,
И долго там, задумчиво сидит. Всегда один,
Всегда с тряпичной сумкой
К нему подходит мальчик. Из груди
Торчит штырь. Второй, чуть длинней, в руке.
Мальчик говорит «засунь-ка
Его в себя, старик». На старике
Костюм арлекина, тапки на два размера больше.
У мальчика идёт кровь носом.
Рядом стоит официантка из Польши
Она думает «не соглашайся» и нервно теребит косы.
5–6.03.09 Париж
А. ПЕТРОВ
Проливая воробья
На красивую тебя,
В синем платье из шифона
Небо шло, как Персефона,
Всё, что ниже, не любя.
Загорелая, иная,
Морю ближе, чем Даная,
Протяжённее намаза
В лёгком воздухе Стамбула
Шла Юдифь, роняя мясо
Злого, ангельского гула,
И душа могла, как дуло,
В это место направляться.
Пели белое строенья,
В чае плавало варенье,
Рядом с небом и раздольем
Кто-то кажущийся шёл
Малышом и голышом.
Не Петров ли Анатолий?
Он! Конечно же! О, да!
Шляпа, горб и борода.
В роговых его очках
Будто бабочки в сачках,
Бьётся жёлтая руда —
Это солнечная, то ли,
Даже лунная, вода.
Анатолий, свет, Петров,
Ты убить меня готов?
«Нет», — идущий отвечает,
Небо ласточку качает
На сгустившихся бровях,
И мадам, с руками фавна
Утопает в воробьях,
К ней спустившимся. И явно
Проступает на губах
Вкус форели. Я рыбак.
Я раскидываю сети.
Мну мякину. Жду всю ночь.
Звякнет колокольчик — дети
Просыпаются. Не в мочь
Мне, Петров, астральный хохот
Проникающих пучин
В небо жирное по локоть.
Но молчи, Петров! Молчи!
Вот растений хоровод.
Небо сыпется из вод.
Поплавок упрямый скачет:
Идол смерти — не иначе.
25.05.09 Венеция
«Кыш, молоток, от моей шляпки…»
Кыш, молоток, от моей шляпки,
От острия, половицы, брысь.
Шкура моя — о-хо-хо! — тряпки,
Кости мои, — а-ха-ха! — грызть.
Послушай, да ведь это и есть чучело,
Выглядеть мною научено.
Тоже мной притворись —
В мире нет ничего лучшего.
Тоже очнись в поту,
Тоже на завтрак спустись в кальсонах.
Брошу в тебя и, — ага! — попаду
Небом из — о-го-го! — глазёнок:
По-настоящему мне в этот раз метко,
Берегись, детка:
Я — укротитель мощей телевизионных,
По ошибке зашёл в клетку
К театральным мощам.
Видишь, они едят меня, вереща.