6.04.09 Париж
«Под Кутаиси близится к испугу…»
Под Кутаиси близится к испугу
Растений сумма,
Пыльцой в окно нескошенного луга
Глядит разумно.
Как будто едет гоголем в бассейне
На тарантасе,
И смысл сложения растений
Природе ясен.
Ног механическое щёлканье в ущелье
Обутых в «падай»,
Озёр поход из водоизмещенья
В закат горбатый.
И лихо совершённый прямо в завязь
Прыжок платана,
И красота, календарю на зависть,
Вдруг постоянна.
14.03.10
«Одиннадцать стучало, не щадя…»
Одиннадцать стучало, не щадя
Небесной бронзы. Лили акварели
Оленье «льнуть», воскресным площадям
Весенних свойств суля столпотворенье.
«Пари, пари» вымаливал овал
Эмалевой воскресной наковальни,
Лил акварели, и переливал —
Какой весенний вывих ликованья!
Семитно глазу, щебетно грачам,
Хор ароматов тмина и ванили,
Одиннадцать, пока не прекращал
Считать, стучало. Акварели лили.
11.04.2010
«Диковинное, с усиками хвой…»
Диковинное, с усиками хвой
На сотни щек надувших ветках —
Оградка шаткая. Наш день — сороковой
От чернозема, детка.
Зачем-то ждущий смешиваться с ним
Столетних дуг троллейбусного парка,
Открытым горлом просит: полосни —
И хлынет жарко.
24.04.10
«Так и есть, — забавы ради…»
Так и есть, — забавы ради,
Чешки белые напялив,
Это утро в Старом Граде
Изначальное, как алеф,
Тянет вежливые нити
Деревянного кларнета,
Что ему не прищеми ты —
Сразу выпрямлено это.
Кошки бархатные мая,
Вдруг похожие на кошек —
Это утро, поднимая
Сотни мордочек и ножек.
Но с фигур замысловатых
Соскользнуло одеянье,
И уже не целовать их
Мы с тобой не в состояньи.
23.05.10
«Море, брызги, страха снасти…»
Море, брызги, страха снасти.
От созвездия на щуп,
Гибкой темени гимнасты
Льнут к холодному мячу.
Врат рыбацких силуэты,
Ноги, полные свинца.
Называй полночным это
И наследуй без конца
Хор бессонницы налажен,
Мы с тобою наверху,
Там, где черти моря, пляжа
Брызг приданное пекут.
Мы с тобой как будто перстень,
Снятый с пальца, и одно
Лишь пятно на этом месте —
Несводимое пятно
4.05.09 Канака
«Без мелочи двадцать один…»
Без мелочи двадцать один,
Без трёх и мелочь понедельник.
И лампу трёшь, но Алладин
Такой же, собственно, бездельник.
В нас попадали чудеса
Не по желанию, а сами.
И солнечными в продавца
Из неба дынями бросали.
И у креветки на усах
Ещё покачивалось море,
И было много на весах,
Когда он взвешивал, калорий.
Но мелочь, и — двадцать один,
Погасят свет, умолкнет рынок,
Броди, воскресное, броди
В его объятиях старинных.
14.03.09 Париж
«Остров фосфора певучий…»
Остров фосфора певучий,
Туч расстроенный рояль —
Не луна уже, не тучи —
Ночи тонкая эмаль.
Это мрак покинул гнёзда,
Это движутся за ним
Свечи вечные — не звёзды —
На эмаль нанесены.
Это гасит их, рисуя
На кувшине старичок
Белой кисточкой: «Спасу я
Лишь не созданных ещё»
5.01.10 Париж
ШТРУЛИН
Аркадий Иосифович Неприбей-Голенищев
Своей молодой жене Еве Паучок-Айвенго
Покупал марципанов. Не преувеличу,
— за очень большие деньги.
Он стоял в лавке, крутил усы,
Размышлял о последней статье Кобылинского,
Напечатанной в журнале «Весы»,
Бормотал: «нихил», что в переводе с латинского
Значило, по мнению Аркадия Иосифовича,
Нечто среднее между похвалой и разочарованием
«Эллис- какое странное прозвище,
Есть в этом что-то пошлое и трамвайное».
Пока Неприбей-Голенищев стоял в лавке,
Переминался с ноги на ногу,
Ева, его жена, объясняла Клавке,
Что у последней нет ничего святого,
Что «видите ли, Клавдия, это дурной тон —
Ходить по дому с во-о-т таким большим ртом».
А Клавдия что? Клавдия сопела.
Рот у неё, если описать в общих чертах,
Был не из маленьких, но «какое дело,
Собственно, мадам до моего рта?» —
Думала Клавдия и говорила: «Мадам,
Больше, поверьте мне, никогда
Это безобразие не повторится».
Ева Паучок-Айвенго снисходительно улыбалась,
Муж её в это время отсчитывал тридцать
Рубликов кровных, слюнявил палец
И приговаривал: «Дороговато, однако,
Страшное это дело — заморские сладости,
А съест-то, поди, — одним махом,
Ни уважения, ни благодарности…
Куплю-ка я чего-нибудь ещё и Клавке,
Хотя бы, например, сливочный тортик».
В это время в дверях лавки
Появлялся в очках, и нелепых шортах
Его товарищ по Царскосельской гимназии,
Еврей, но человк, положительно, милый
Штрулин. Вошедший говорил: «Безобразие!
Голенищев! Чтоб тебя удлинили,
Это ведь ты, долговязая бестия?
Дай-ка я тебя обниму и чмокну!»
Аркадий Иосифович, наклонясь неестественно,
К маленькому Штрулину, отвечал: «Токмо
Я о тебе подумал, дружище,
Как ты появился. Ну и как оно в целом?»
«В целом оно, Неприбей-Голенищев,
Алексей Иосифович, хорошо зело».
«Супруга, дети? Живы, здоровы?»
«Даже не спрашивай, померли год как».
«Мои соболезнования, а корова?»
«Корова тоже. Я теперь сиротка».