Я показала штрихкод стоявшему возле двери охраннику, тот просканировал его и молча кивнул. Почти беззвучно ступая по бетонному полу, я пошла по коридору. Девушки из моего крыла либо спали, либо притворялись спящими. Я видела их через стеклянные стены. В отличие от людей рибуты не имели права на приватность. По две девушки в комнате на одинаковых кроватях, приставленных к стенам. Две личные тумбочки плюс один общий шкаф – мы называли это домом.
Я остановилась перед своим отсеком и дождалась, когда охранник крикнет кому-то наверху, чтобы мне отворили. На ночь двери запирались, и только люди могли их открыть.
Когда я вошла, Эвер сразу перевернулась на спину. В последние недели она плохо спала. Мне казалось, что она неизменно бодрствовала, когда я возвращалась с задания.
Ее огромные зеленые глаза рибута сверкнули в полутьме, и она вскинула брови, молча спрашивая, как прошла миссия. Разговоры после отбоя были запрещены.
Я выставила четыре пальца на одной руке и пять на другой. Она издала слабый вздох. На лице отразилось чувство, уже неведомое мне самой, и я отвернулась, чтобы распустить ремешок шлема. Я положила его на тумбочку вместе с камерой и коммуникатором. Затем сбросила одежду, быстро надела спортивный костюм – мне всегда было холодно – и улеглась в свою узенькую постель.
Не в силах смотреть на искаженное унынием хорошенькое личико Эвер Пятьдесят шесть, я отвернулась к стене. Мне стало неуютно. Четыре года, с тринадцатилетнего возраста, мы делили одну комнату, но я так и не привыкла к ее человеческим излияниям чувств.
Я закрыла глаза, но людские крики в голове не умолкали.
Крики я ненавидела. Их крик был моим криком. Первым, что я запомнила, когда проснулась рибутом, был пронзительный визг, который отражался от стен и звенел у меня в ушах. Я еще подумала: «Что за идиотка так голосит?»
Это была я. Это я вопила, как торчок на двухсуточной ломке.
Позорище. Я всегда гордилась стойкостью в любой ситуации. Спокойствием – в случаях, когда взрослые сходили с ума.
Однако в возрасте двенадцати лет, очнувшись в больничной покойницкой через сто семьдесят восемь минут после смерти, я закричала.
Я кричала, когда меня клеймили штрихкодом, личным номером и моим человеческим именем – Рен Конноли. Кричала, когда заперли в камеру, когда препроводили в челнок, когда поставили в строй с другими бывшими, тоже размертвленными детьми. Я кричала, пока не прибыла в здание КРВЧ – Корпорации развития и возрождения человечества. Там мне сказали, что я умру, если не перестану кричать. Вести себя как дитя человеческое – значит умереть. Неподчинение приказам тоже означало смерть.
И тогда я умолкла.
Глава вторая
– Как думаешь, симпатичные ребята будут? – спросила Эвер, когда я заправляла в брюки черную рубашку.
– А Семьдесят два был не симпатичный? – отозвалась я и обернулась, приняв веселый вид. Ей нравилось, когда я улыбалась.
– По мне, так придурок, – сказала она.
– Согласна.
– Мне кажется, наше воздержание как-то слишком затянулось.
Я зашнуровала ботинки, раззадорившись уже искренне. Новые рибуты прибывали каждые шесть недель, и многие видели в этом шанс пополнить резерв партнеров.
Свидания нам не разрешали, но исключить их полностью не могли – судя по противозачаточному чипу, который вживляли в руку всем рибутам женского пола в первый же день.
Лично для меня новые рибуты означали всего-навсего начало очередного тренировочного цикла. На свидания я не ходила.
Дверной замок щелкнул, как бывало каждое утро ровно в семь, и прозрачная дверь отъехала в сторону. Эвер вышла первой и в ожидании меня принялась собирать в узел длинные каштановые волосы. Она часто ждала меня по утрам, чтобы вместе пойти в столовую. Я считала это проявлением дружеских чувств – так делали и другие девушки – и не возражала.
Когда я присоединилась к ней, очень бледная женщина, стоявшая сразу за нашей дверью, отшатнулась. Крепче прижав к груди стопку белья, она явно ждала нашего ухода, чтобы бросить простыни на наши койки. Никто из работавших в КРВЧ людей не хотел оставаться со мной наедине в тесном замкнутом пространстве.
Мы направились по коридору, глядя прямо перед собой. Люди построили стеклянные стены, чтобы следить за каждым нашим движением. Рибуты пытались урвать себе хоть крупицу обособленности. По утрам в коридорах было тихо, и тишина нарушалась лишь редкими приглушенными голосами и вкрадчивым гудением кондиционеров.