Мне не хватало ее.
Я снова открыла глаза и выдохнула. Эвер медленно повернулась и ощерилась, как будто я ее оскорбила.
– Осторожно, Сто семьдесят восемь! – сказал снаружи врач.
«О, спасибо тебе, человече. Что б я делала без твоих советов».
Она метнулась на меня, как зверь, и вцепилась в рубашку, когда я попыталась увернуться. Я услышала сзади треск материи: она вырвала добрый лоскут. Эвер сгребла то, что осталось, и потянула меня к себе, обхватывая за пояс. Ее зубы царапнули по моей шее, и я ударила ее локтем в бок, высвобождаясь из захвата.
Я прыгнула на кровать, но Эвер оказалась проворнее. Сомкнув пальцы на моем запястье, она резко дернула мою руку, так что плечо выскочило из сустава, и сбросила меня на пол. Потом она оседлала меня и принялась душить.
Из моего рта вырвался слабый стон. Я сжала губы от стыда, надеясь, что люди не услышали.
Но Эвер услышала. Взор ее прояснился, и она быстро отдернула руки. На милом лице проступил ужас.
– Прости, – сказала Эвер, отползая, и глазами, полными слез, посмотрела на стоявших снаружи людей.
– Ничего, – прохрипела я, садясь и приваливаясь к кровати. Вывихнутая рука безвольно висела. – Поставь-ка ее на место, будь добра.
Она схватила меня за руку и вправила ее, склонив голову и заливаясь слезами.
– Прости, – повторила она шепотом, когда вошли люди.
– Не беда, Эвер. Честное слово. – Я улыбнулась, но она не смотрела на меня.
– Легкая слабость? – участливо осведомился врач, как будто не он сделал это с ней.
Эвер молча кивнула; он достал шприц и жестом велел подставить руку.
– Это поможет, – сказал он, введя жидкость, и потрепал ее по затылку.
Она закрыла глаза и несколько раз вздохнула.
– Ну что, получше? – спросил врач. – Сможешь выйти на ночное задание?
Она закивала, размазывая по щекам слезы.
Человек задумчиво пожевал губу.
– Сегодня ведь просто забор больных, если не ошибаюсь?
– Да, – подтвердила Эвер.
– Ладно. – Он ткнул в меня пальцем. – Смени рубашку, на спине вся разорвана.
Люди вышли. Я поднялась, сняла черную рубашку и заменила на такую же. Надела ее поверх майки, поправила шлем и камеру.
– Готова? – спросила я Эвер, подав ей руку.
Мы пошли на крышу. Эвер смотрела в пол, не замечая моих частых взглядов. Сейчас мы всяко не могли поговорить, потому что через коммуникаторы люди слышали каждое наше слово.
Двадцать два и другие рибуты уже сидели в челноке, пристегнутые и готовые к полету. Единственной учебной парой сегодня оказались Хьюго с его стажером, остальные были уже проверены в деле. В основном это были унтер-шестидесятые – за исключением Марии Сто тридцать пять, которая вышла на вторую одиночную миссию со времени нашей подготовки. Отлов больных не требовал особых навыков. Войдя в челнок, я присмотрелась к унтер-шестидесятым, выискивая признаки безумия, которым страдала Эвер. Но взгляды были потуплены, а лица ничего не выражали.
В углу челнока стояли два офицера. Молодого звали Пол, другого я не знала. Незнакомец презрительно усмехнулся, оскалил желтые зубы и указал на меня стволом.
– Сесть, – скомандовал он.
Присутствие двух офицеров было дурным знаком.
Я скользнула на место рядом с Двадцать два, проигнорировав его попытки перехватить мой взгляд. Не то настроение.
В полной тишине мы прилетели в самое сердце трущоб и высыпали из челнока, едва желтозубый пролаял приказ. Сегодня здесь было теплее; пронизывающий ветер, задувавший последние несколько ночей, утих.
– Карта с собой? – спросила я у Двадцать два, протянув ему предписание, как только за нами захлопнулась дверь челнока.
Он кивнул и помахал ею.
– С больными проще, – сказала я, пока он изучал карту. – Мы просто забираем тех, кто заражает город.
– А какое им до этого дело? – спросил он, показав на челнок.
– Они пытаются избавить население от болезни. У них ничего не выйдет, если больные будут расхаживать свободно и заражать всех подряд. Они хотят предотвратить вторую массовую эпидемию.
Он нахмурился, но комментировать не стал.
– Туда? – указал он рукой.
– Да.
Мы двинулись по грязной улице мимо лачуг и палаток. Этот район города был недостроен, и некоторые люди еще продолжали жить в самодельных домах, пока не возводили что-нибудь более надежное. Это были худшие из трущоб, в воздухе висел отвратительный запах болезни и смерти. От теплой погоды смрад усилился, хотя и не настолько, как бывало летом – тогда приходилось задерживать дыхание.
Я остановилась перед палаткой из какого-то пластика. Не слишком прочная на вид, она была еще и настолько дырявая, что вряд ли могла вообще служить укрытием. Тонкие ветки, которые поддерживали ненадежное сооружение, казались в лучшем случае шаткими.
– Белл Тревис! – позвала я.
Изнутри донесся кашель; затем передняя стенка разошлась, и появилась молодая женщина. Ее сальные темные волосы свалялись, вокруг запавших глаз чернели круги. На подбородке виднелись красные пятна. Наверное, забрызгала, когда кашляла кровью.
Она выставила вперед руки. Больные редко оказывали сопротивление.
– Взял ее, – отчитался Двадцать два, ставя женщину на ноги.
– Ты должен надеть наручники, – напомнила я.
– Зачем? Что она сделает – сбежит? – Он посмотрел на женщину. – КДХ?
Она кивнула. Голова моталась, как у новорожденного. Он бережно приложил ее к своей груди.
– Не разговаривай с ней, Двадцать два.
Он лишь нахмурился, повернулся и направился к челноку.
– Двадцать два! – Я раздосадованно выдохнула и произнесла в микрофон: – Сто семьдесят восемь и Двадцать два. Задание выполнено.
– Идите на челнок. Присматривай за своим стажером, Сто семьдесят восемь.
Я прибавила шаг, чтобы нагнать Двадцать два, который, наклонившись, говорил с женщиной.
– В конце ты вообще ничего не почувствуешь, – сказал он.
– Двадцать два!
– Все онемеет. Ты даже не заметишь, как умрешь, – обещаю.
– Не смей разговаривать с людьми! – приказала я, схватив его за руку.
Он остановился и дерзко уставился на меня. Руку выдернул, но дальше пошел молча. Возле челнока для больных он осторожно помог женщине забраться внутрь и притворился, будто не замечает моего раздражения, когда мы потащились к нашему.
Остальные рибуты уже построились, и мы встали с краю. Офицеры были мрачны, и у меня свело желудок. Что-то явно произошло. Я глянула на Эвер, но она тупо таращилась в землю.
– Появились случаи, когда рибуты приносили с местности предметы и угрожали офицерам, – объявил Пол. – Теперь перед посадкой будет производиться досмотр.
Я сняла рубашку и, как обычно, развела руки.
– Снять всё, – махнул рукой Пол. – Майки тоже. Вывернуть карманы, спустить штаны. Трусы оставьте. Нам незачем на это смотреть.
Другие рибуты мгновенно повиновались: зашуршали рубашки, мягко шлепнулись брюки.
Я нащупала пуговицу, зыркнув на полуобнаженный строй. Казалось, никто не смущен. Наверняка все они, так или иначе, уже повидали друг дружку в исподнем. Краем глаза я заметила, что даже Двадцать два подчинился приказу.
Никто и никогда не видел меня без одежды.
– Эй, ты!
Я подняла голову и увидела, что желтозубый наставил на меня ствол. Молча мотнув головой, он ждал.
У меня так тряслись пальцы, что я никак не могла расстегнуть брюки. Пуговицы просто отказывались попадать в петли. Но это было не самое страшное – черт с ними, с брюками.
А вот рубашка! Я не могла ее снять.
– Кто это? – осведомился желтозубый.
– Сто семьдесят восемь, – ответил Пол.
В конце концов, почему я должна была раздеваться? Я спасла Леба. И вовсе не я бросилась на офицера с ножом.
– В чем дело? – Пол ткнул меня в спину пистолетом.
Головы всех рибутов повернулись в мою сторону. Мария Сто тридцать пять усердно нахмурилась и чуть ли не сочувственно кивнула мне, чтобы я подчинилась.
«Я же спасла его!» – хотелось мне крикнуть.
– Эй! – выпалил Двадцать два и проворно перехватил пистолетный ствол. Я тихо ахнула. – Может, хватит? Она не обязана, если не хочет.
Пол выдернул пистолет и впечатал ствол в голову Двадцать два. Я поморщилась, когда тот пошатнулся, и вновь взялась за брючную пуговицу. Пол отошел от меня и навел оружие уже на Двадцать два.
Желтозубый раздраженно вздохнул, убрал свой пистолет и устремился ко мне. Подойдя, он резко рванул меня за пояс, протолкнул пуговицу и сдернул брюки.
– Любой другой заработал бы пулю в мозг, – буркнул он, схватив меня за подол майки и сорвав ее через голову.
Я прижала руки к тонкому белому лифчику и попыталась вздохнуть, но легкие не слушались. Грудная клетка вздымалась и опадала слишком часто, горло свело от боли.
– Во имя Техаса! – произнес желтозубый в крайнем негодовании, силком разведя мне руки. – Можно подумать, что ты салага!