Временно потеряв интерес к князю, Блейд перевел взгляд на девушку. Несомненно, дочь, решил он, ибо черты фамильного сходства трудно было не заметить. Двадцать лет или чуть больше, красивая, с великолепной фигурой и ростом не ниже, чем у него. Такая девица послужила бы украшением любой баскетбольной команды!
— Говори! — вдруг услышал он и понял, что князь обращается к нему. Неохотно отвернувшись от светловолосой красавицы, Блейд посмотрел на её отца.
— Что ты хочешь услышать? — громко произнес он и с мстительным удовлетворением заметил, как дрогнуло лицо князя. Вряд ли ему доводилось слушать магнитофон, но свой голос он тоже узнал.
— Кто ты?
— А ты не догадываешься, высокородный?
Если уж Ратри начал игру, сообщив о своих подозрениях и князю, и собственным подчиненным, Блейд был готов в нее поиграть. По крайней мере, Фарал не повесит его, пока не проверит все до конца. А тем временем лорд Лейтон… заснул он, что ли, вместе со своим дьявольским компьютером?
Глаза князя потемнели, рука потянулась к висевшему на поясе мечу. «Располосует надвое, — вдруг понял Блейд. — Как тот мерзавец несчастную Эдару…» При этом воспоминании кровь ударила ему в голову; он напрягся, высчитывая доли секунды: вырвать конец цепи из рук стража, прыгнуть и ударить — носком ноги в висок.
— Отец… Не надо, отец… — сильная рука девушки с точеными пальцами сжала запястье Фарала. Князь мотнул головой, мышцы его расслабились.
— Да, конечно, — с неожиданным спокойствием произнес он. — Сначала мы поговорим.
Блейд бросил быстрый взгляд налево, потом — направо. Оба воина в гривастых шлемах смотрели на князя с каким-то странным выражением — смесью страха, жалости и презрения. Так глядят на господина, которому доверяли безраздельно, пока судьба или рок не вытащили на свет божий его тайный и позорный грех.
— Высокородный, — твердо произнес воин справа, — о чем с ним говорить? Он убил восьмерых наших!
Толпа нуров за его спиной гневно загудела — три сотни сильных мужских голосов слились громовым раскатом.
— Я убил десятерых, — спокойно произнес Блейд, — и еще Ратри и сына его Ристела. К сожалению, — он повысил голос, — я не получил никакого удовольствия. Никто из этой дюжины не умел биться по-настоящему.
Он знал, чем задеть этих высокомерных гигантов, этих детей Ареса! Гневный рев раздался в зале, рычанье прайда разъяренных львов!
Звякнув цепью, Блейд повернулся к толпе и презрительно плюнул на пол.
— Ну, кто выйдет со мной один на один? — грозно спросил он голосом, неотличимым от голоса их господина. — Ты? Ты? Или ты? — Казалось, взгляд его насквозь прожигает панцири и шлемы.
Рев смолк, и Блейд довольно усмехнулся. Все, чего он хотел сейчас — потянуть время. Для этого существовали стандартные приемы: противника надо заинтриговать, удивить, поразить дерзостью и бесстрашием. Похоже, ему удалось этого добиться. Сколько он выиграл? Неделю? Две? Он был уверен, что больше ему не потребуется. Может быть, в этот миг сухонькая рука лорда Лейтона легла на рубильник…
Высокородный князь Фарал взглянул на своих советников, застывших по бокам каменного трона, на своих воинов и на своего сына — на грех своей молодости и позор зрелых лет. Со свистом втянув воздух, он вымолвил в нежданно наступившей тишине:
— Завтра на рассвете, ублюдок, тебя столкнут в пропасть.
Затем князь повернулся и твердым шагом покинул зал. Как предупреждал покойник Ратри, у Фарала действительно было каменное сердце. И он не отличался любопытством.
Последнее, что услышал Блейд, когда его потянули за цепь к выходу, был отчаянный крик светловолосой девушки:
— Отец! Отец!!!
* * *Тьма в этом каменном мешке была абсолютной. Лаз в темницу, выдолбленную в полу нижнего яруса, прикрывала железная заслонка, круглая и тяжелая, словно крышка канализационного люка. С Блейда сняли цепи, а потом просто спихнули вниз, и он, пролетев ярда три, мягко приземлился на солому. В отблесках факелов стражей он еще успел разглядеть гладкие монолитные стены цилиндрического колодца; затем крышка захлопнулась, лязгнул засов и наступила темнота.
Разведчик сел на корточки, прижавшись спиной к прохладному камню; он видел вполне достаточно, чтобы не пытаться достигнуть люка. К тому же, он не сумел бы ни открыть, ни взломать его — толщина железной крышки была не меньше двух дюймов.
Он не испытывал сейчас ни холода, ни голода, ни жажды; только одно беспредельное отчаяние и злость. Почему медлит Лейтон? Неужели это катразское странствие, начавшееся в райском саду Коривалла завершится в мрачной пропасти, на острых гранитных обломках, которые вопьются в его изломанное, изуродованное тело? Как глупо… Все глупо — начиная с этой нелепой накачки, с дурацкий попытки сделать из него гения. Ха, гения! Никакой гений не сумел бы выбраться из этого дьявольского дымохода, перекрытого наверху такой заслонкой, что из базуки не прошибешь!