— Мы уйдем. Уйдем в ночь, усталые и голодные. И пусть все видят, что мы уходим в ночь усталые и голодные. Люди, которым отказано в куске хлеба и охапке соломы под голову. И пусть Господь это тоже видит… и рассудит нас!
Я повернул коня. Эбергард смотрел озадаченно, даже свирепая гримаса уступила место озабоченности, уж слишком смиренный вид я напустил на себя, а ведь должен был, по идее, хорохориться, пыжиться, сыпать угрозами и отступить в самый последний момент.
Похоже, оба графа и рыцари не могли понять, почему я вдруг ответил так униженно, почему поджал хвост и удалился, даже не пытаясь сохранить рыцарское достоинство.
— Пусть Господь нас рассудит! — повторил я громко. — Запомните, пусть Господь рассудит… и накажет виновного!
Мы выехали со двора, провожаемые взглядами не только рыцарей, что расступились, давая дорогу, и множества слуг, постояльцев, просто жителей, которым уже успели сообщить, что этим людям нельзя давать ни ночлега, ни куска хлеба, ни глотка воды.
Дальше мы ехали через город и как никогда остро впитывали все запахи кухни, что доносились из распахнутых окон и дверей: душистого супа, наваристой ухи, жареного мяса, печеного хлеба, парного молока.
Брат Кадфаэль переносил это испытание как будто даже с удовольствием, радостью, ведь любой пост — это власть духа над плотью, а сэр Смит не переставая проклинал короля, его сыновей, весь их двор и вообще проклятое королевство, где люди лишены христианских не то что добродетелей, а вообще человеческих душ, ну просто звери двуногие…
Я молчал, внутри разрастается злость, и хотя я тяжело ранил Иервена, если не убил, но как-то не чую вины. На стычку не напрашивался, с охотой бы увильнул, но бывают моменты, когда отступать некуда. Вот даже самый что ни есть гуманист и демократ, но чувствую себя правым, даже проткнув своего ближнего мечом, и совсем не чувствую, что та скотина и есть мой ближний.
Ехали до рассвета, остановились на короткий отдых, а королевский эскорт точно так же расседлал коней в двухстах шагах от нас. Они напоили коней выше по ручью, нарочито замутив воду так, что наши кони фыркали, мотали головами и отворачивали морды от грязной воды, а когда муть чуть спала, брезгливо цедили сквозь зубы и, боюсь, так и не напились вволю.
Пса я не отпускал, вдруг даже ему нельзя охотиться, а каков он в бою, не хочу и думать, ну не должна собака бросаться на людей, не должна! И как бы мне хреново ни было, пусть даже такая огромная собака будет для души, а не для каких-то охранно-боевых задач.
Проехали за сутки чуть больше сотни миль, конь сэра Смита и мул брата Кадфаэля уже едва переставляли ноги. Небо затянуло тучами, подул неприятный встречный ветер. Сэр Смит все оглядывался на преследующих нас всадников, наконец выругался с великим разочарованием:
— Не оторваться. Уж как я выбирал коня!.. Столько заплатил, можно бы целый табун.
— За нами не простые слуги, — утешил я. — Если не ошибаюсь, возглавляют королевские детки, двое братьев Хайбиндера, а также герцоги и графы. Не думаю, что среди наших преследователей хоть один найдется ниже барона!
Сэр Смит скривился, но я видел, что втайне горд:
— Ах, какая честь!.. Эскорт, как у королей.
— Я говорю о том, — уточнил я, — что у них кони — лучшие в королевстве.
Сэр Смит сказал завистливо:
— Да и доспехи… Я думал, самые знатные зрел на турнире. Оказывается, нет…
Впереди показались крыши из красной черепицы аккуратных домиков, к моему удивлению, город обходится без крепостной стены. Одна дорога шла мимо, вторая прямо в город. Я направил коня по второй, брат Кадфаэль промолчал, а сэр Смит проворчал зло:
— Они и здесь не дадут нам ни крова, ни еды!
— Да, — ответил я, — не дадут.
Он посмотрел на меня с подозрением.
— Так зачем же? Надеетесь, что еще не узнали?
— Узнали, — сказал я. — Думаю, впереди по нашему пути уже проскакали самые быстроногие вестники.
— Так зачем? — повторил сэр Смит сердито. — Вам нужно еще раз пережить то унижение? Я чуть со стыда не сгорел, когда простой трактирщик отказывает в корке хлеба!
Брат Кадфаэль тоже поглядывал на меня с вопросом в чистых голубых глазах. Я смолчал, затрудняясь сформулировать то, на что и сам не мог дать четкий ответ. Граф Эбергард что-то велел всадникам, трое поехали впереди, остальные сзади, сам граф держал коня рядом с моим, я иногда ловил на его бесстрастном лице внимательный взгляд. Граф даже не заинтересовался, почему я решил заехать в город, для него главное, что горожане увидят мой плащ и весь отряд с гербами герцога Люткеленбергского, гранда Кастилии, конунга Хельнурга и графа Акваний, верховного сюзерена герцогства Пуатье. Убьют нас люди короля Хайбиндера или нет — дело второстепенное. Главное — отвести угрозу от их юного сюзерена, заранее благородного и увенчанного всяческими достоинствами мудрого правителя.
Улица опустела с нашим появлением. Мы проехали до центральной площади, там с одной стороны двухэтажная гостиница, с другой — такой же двухэтажный каменный дом, отгороженный от улицы небольшим заборчиком. За нами в сотне шагов победно звенят подковы по брусчатке. Я оглянулся, там лица людей, не просто выполняющих вообще-то бесчеловечный приказ короля, а даже наслаждающихся своим превосходством и нашими мучениями.
Я остановил коня, брат Кадфаэль и сэр Смит тоже натянули прводья. Я выпрямился, вскинул руку.
— Мы мирные путники, нам ничего не нужно от вас, кроме воды и хлеба! Неужели вы откажете?
Долгое молчание было ответом. Рыцари Хайбиндера остановили коней на дистанции шагов в пятьдесят, я краем глаза посматривал на их торжествующие лица. За опущенными занавесками во всех домах, что выходят окнами на площадь, чувствуется шевеление, я угадывал, как целыми семьями заглядывают в щелочки, но никто не решается даже раздвинуть шторки.
Брат Кадфаэль опустил голову и молча молился, сэр Смит смотрел на меня с мрачной злостью, ну зачем так унижаться. Я медленно пустил коня через площадь, дальше узкая улица, но на въезде я крикнул громко:
— Да будет проклят город, где у жителей нет христианской жалости… Да покарает вас Господь!.. И еще обещаю всем.., я вернусь. Я вернусь однажды, и это будет страшный день.